Жена Геннадя Буравкина: хорошо, что он не видит того, что сегодня делается. Даже мемориальную доску на его доме не дали повесить

— Мы в этот день обязательно собирали друзей, — вспоминает Юлия Яковлевна, как раньше праздновали день рождения Буравкина. — И поскольку это был август, прекрасная теплая погода, но не такая жара, как сейчас, то садились в Крыжовке под яблонями. А если собирались не на даче, так дома — но всегда приходили друзья, и все знали, что 28-го надо прийти к нам.

Теперь, конечно, пойдем к нему на кладбище…

А еще одна семейная традиция Буравкиных связана с 9 мая. Дело в том, что как раз в этот день пара некогда расписалась в ЗАГСе, только потом поставив перед фактом родителей. Событие отмечали по-студенчески: в кафе универсама «Столичный» свидетель молодых, Николай Матуковский, угостил компанию пельменями и вином «Гамза».

Фото: Личный архив Юлии Буравкиной

Буравкин любил веселые застолья. Друзья поэта на день рождения всегда приносили в подарок свои новые книжки, художники — картины.

— Был какой-то период, когда начали все дарить самовары, — с улыбкой вспоминает жена. — Не скажу сейчас, то ли тогда было так модно, то ли их много было в продаже. Но те самовары и сейчас остались, четыре на даче и один дома.

Из других памятных вещей — подарки, которые ему делали коллеги в Нью-Йорке, предметы с логотипом ООН, напоминающие сейчас о той части нашей жизни, и это такое насыщенное воспоминание (в 1991-1994 году Геннадь Буравкин был постоянным представителем Беларуси при ООН, и семья почти 4 года прожила в США. — Прим.)

«Нужны не один или два человека, одержимые белорусскостью»

— Кстати, о воспоминаниях. Не пришло ли еще, по вашему мнению, время публиковать мемуары Геннадя Буравкина?

— Я посмотрела те его блокноты: это не мемуары, скорее, дневниковые записи — разные ассоциативные воспоминания, рассуждения о писателях, о разных событиях в жизни, о том, что он читал и что его беспокоило.

Но еще нет, точно нет. Там он много где раскрывал свою душу, то, что, может, еще не нужно обнародовать. Скажем так, нужно, чтобы его записи дождались момента.

— В минской топонимике увековечены имена разных людей, которые даже и не имеют отношения к Беларуси. Но до сих пор нет ни улицы Быкова, ни Короткевича, Бородулина, Буравкина… бывает ли вам обидно по этому поводу?

— Я считаю, должно пройти время, чтобы общество осознало, что нужно называть улицы и вообще беречь память о своих, а не чужих, а то даже приблудных людях. У нас от этого манкуртизма многие сферы терпят.

А нужно просвещать людей — чтобы они были не просто грамотными, а чтобы поменялось отношение к своему: к своим пророкам, к своим поэтам, писателям, философам, героям. Пока все это убивается какой-то непотребщиной.

Несколько лет назад, вспоминает жена поэта, к ней пришли молодые люди с идеей установить мемориальную доску на доме, где жил Геннадь Буравкин. Юлия Яковлевна сразу сказала: «Вам никто не позволит это сделать», — и на самом деле, инициатива «потухла» на уровне Мингорисполкома.

— Даже доску не разрешили, — с досадой констатирует она. — Я уже не говорю о том, что 20 лет его не печатали государственные издательства, только «Мастацкая літаратура» издала первую за многие годы книгу (сборник «Ніці лёсу» вышел в конце 2018-го. — Прим.).

И чтобы пробить эту стену, нужны не один или два человека, одержимые белорусскостью — нужно, чтобы это делало государство, и во всех школах, во всех вузах глубже изучали свою культуру, свою историю.

Нью-Йорк, 1976 год. Буравкин среди делегатов ХХХИ сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Фото: bellitmuseum.by.

«Белорусское телевидение не смотрю»

«Чорнай навалаю коціцца зверху
Гвалт небывалы,
Раз’ятраны вэрхал.
У кіраўнічых суровых прамовах
Бэсціцца зноў беларуская мова».

В 2000-м, когда эти строки цензура чуть не выбросила из книги Буравкина «Паміж зоркай і свечкай», поэт вряд ли представлял, каких размахов достигнут давление на язык и репрессии белорусских творцов через два десятка лет. Как власти «зачистят» сотни учреждений культуры, ликвидируют Союз белорусских писателей, ПЕН-центр и Общество белорусского языка, закроют даже журнал «Вожык», где он работал.

— Как охарактеризовать то, что сейчас происходит с культурой и литературой? — переспрашивает Юлия Яковлевна. — Знаете, я перечитывала не так давно Горецкого и других писателей начала ХХ века. Кажется: сто лет прошло. А как вчера написано об отношении к языку, к литературе, к людям, им покровительствующим.

Я просто в ужасе. Пришел один из внуков и говорит: «Ой, хорошо, что дед ничего этого не видит». Вот и все, что можно сказать о нынешнем состоянии.

— Возглавив Гостелерадио БССР, Геннадь Николаевич сумел поднять уровень белорусского ТВ. То, за что его критиковали и называли «националистом» — развитие литературно-драматической редакции, детской редакции, спортивные эфиры по-белорусски, упор не на идеологию, а на просветительскую составную, наконец, «Калыханка», на которой выросли несколько поколений белорусов — позже стало знаком качества. Но последние несколько лет происходит стремительная деградация. Смотрите ли вы сегодня отечественное телевидение?

— Белорусское, также как и русское, телевидение я не смотрю. Просто не могу — ни новости, ни другие какие-то передачи.

Дело в том, что телевидение сейчас настолько небелорусское — нет слов, чтобы выразить свое отношение к нему, и даже желания включать телевизор нет. Ей-богу, на полном серьезе. А с начала войны вообще сижу только в интернете.

«На третий день вторжения на мой родной город упала ракета»

Когда Юлия Яковлевна, украинка, только приехала в Минск, то не знала ни русского, ни белорусского языка. Но с легкостью усвоила и перешла на белорусский в быту:

— Когда уже училась в университете и познакомилась с Геннадем, так и вопросов не возникало — и белорусский, и русский, и украинский — все они во мне органично сочетались и не вызывали никакой неловкости.

— Но после 24 февраля прошла четкая линия демаркации — не столько между языками, сколько между носителями… как вы узнали о начале войны?

— Еще когда русские войска стали на границе, как-то сразу мне так плохо стало, и было ощущение, что вот-вот они пойдут, переступят эту границу. А как раз перед началом войны они с Дальнего Востока увезли всю свою железную утварь, оружие. Думаю: все, война. И действительно она началась.

Я плакала целый месяц, не могла успокоиться. На третий день вторжения на мой родной город упала ракета — правда, ничего не разрушило, но человека убило, который на велосипеде ехал.

И все белорусское, что у нас здесь было, что отслеживали и переживали — отодвинулась на второй план, так как на первый вышла моя Украина. Все так переплелось и друг на друга наложилось — и белорусское, и украинское, и военное, и семейное — очень трудно об этом даже говорить.

В Украине, говорит Юлия Яковлевна, у нее оставались родные — двоюродная сестра с семьей. Но примерно за полгода до февраля-2022 они уехали.

У Геннадя Буравкина было много украинских друзей-авторов, которых он переводил на белорусский язык. Жена убеждена, что и сейчас он бы не промолчал. Но что могут поэты и писатели с обостренным чувством справедливости в наших нынешних условиях?

— Не знаю, — вздыхает Юлия Яковлевна. — Я же не творец. «Я не паэта, о крый мяне, Божа!» — как писал Купала. Насколько вижу, многие уехали и там что-то делают. А тут сидеть в тюрьме за мысли… Не могу сказать, есть ли единственный правильный выбор для творцов.

Минск, 2000-ые. Фото: Сергей Шапран.

— А тот факт, что из украинской школьной программы исключили белорусских авторов (Быкова — из обязательной, Купалу и Законникова — из внеклассного чтения) — как к этому отнестись?

— Ой, мне кажется, они просто не знают их творчества! Боже мой, ну что это — Быкова исключить из программы. Быкова, который воевал в рядах Украинского фронта и был ранен под Кировоградом, и мать даже получила «похоронку». За что его произведения убирать — только за то, что белорус?

Кого еще — Законникова? Нормальный поэт, тоже непонятно, почему выбросили. Думаю, что они даже не читали их, а действовали по такому принципу: раз белорус, а с белорусской земли летят ракеты — значит, не надо иметь с ним дело.

Это моральный такой момент, болезненная реакция, как и с этими визами, когда слово «белорус» уже отождествляется с «агрессором». Будем надеяться, что после все это вернется на круги своя, нормализуется — но, на мой взгляд, должно пройти время, и немалое.

«Чтобы из учебников не выбрасывали стихи…»

— Геннадь всегда был белорусом. И всю жизнь первичной для него была Беларусь — мы так и книжку воспоминаний о нем назвали с Сергеем Шапраном, «Перадусім Беларусь». Потому что действительно, что бы он ни делал — всегда главной для него была мысль, что это нужно Беларуси сегодня или будет нужно в будущем.

Теперь я надеюсь, что в связи с 2020 годом белорущина расширилась. Не говорю о политических изменениях или еще чем-то. Но любовь к своей родине, уважение к своим героям, — вот на эти сдвиги я возлагаю надежду.

— Жалеете о чем-то, что вам хотелось сделать вместе, но не успели?

— Даже не знаю. Что мы хотели? Да того же, что и все — хотелось бы увидеть расцвет культуры белорусской, уважение к ней народа.

Поэт ушел, но память осталась. И лучшее чествование — читать его стихи, петь песни («Калыханку», как ни старались власти и телебоссы, так и не удалось убрать из телеэфира. А «Завіруха» и многие другие песни на стихи Буравкина продолжают звучать по радио).

— Хотелось бы, конечно, больше — но как человек скромный, больше ничего не прошу, — смеется Юлия Яковлевна. — Вот чтобы еще из учебников не выбрасывали стихи, чтобы дети хоть фамилию знали — и, может, какая-то строчка затронула бы душу маленького человека.

• 37
• 3
• 1
• 2
• 6
• 6