«Мама, я не приеду». Как белорусы переживают смерть близких в вынужденной эмиграции
Примета времени для уехавших из-за репрессий белорусов — невозможность быть рядом с семьей, помогать, ухаживать за пожилыми родителями. Связь с близкими приходится поддерживать только через звонки, а приезд даже на похороны чреват посадкой в тюрьму. «Медиазона» собрала монологи людей, которые в вынужденной эмиграции пережили смерть родных — о том, как это прожить, не винить себя и за что держаться.
04.01.2023 / 18:56
Иллюстрация: Даня Берковский / Медиазона
Анастасия Костюгова: «Я много работала, чтобы не сойти с ума от количества жизненной драмы»
Я уехала 6 сентября 2020 года, когда за мной пришли как за соорганизаторкой женских маршей. Больше я дома не была и родных не видела. Потом 30 июня 2021 года посадили маму, 8 декабря того же года умер мой дедушка, а 7 июня 2022 года — отец.
Весь этот, мягко скажем, непростой период в жизни, начался с ареста мамы. Мы с ней очень близки, а ее будто вырвали из моей жизни. Но она очень сильная, я уверена, она может о себе позаботиться и бодро держится в этой странной тюремной системе.
Первые недели после произошедшего я будто не проживала это все: занималась менеджментом — искала адвоката, организовывала людей, которые могут помочь. Большой проблемой было найти, кто будет заботиться о дедушке, мамином отце.
У дедушки был целый букет заболеваний сильно пожилого человека. Он пережил инфаркт и вернулся к самостоятельной жизни, но некоторая помощь ему была нужна. И вот маму, которая помогала, посадили. Ему помогали друзья, специальные работники.
Самое трагичное в истории с дедом — перед смертью он остался один. То, что умирает сильно пожилой человек, кажется естественным, но как он умер — это тяжело. Он должен был умирать в окружении своих родных и близких.
У отца был рак, последняя стадия, он постепенно угасал. Мы переписывались, он умудрялся шутить. Спрашивал у меня: «Как дела?», я говорила: «Сложно», он переспрашивал: «Но ничего смертельного?» Такой у него был своеобразный юмор. Он уходил не в одиночестве, рядом была его жена (мои родители давно в разводе).
Однажды он мне писал, что ему очень плохо, и, наверное, этой ночью он умрет. Но тогда ничего не произошло, это случилось позже. В день, когда он умер, я была в Польше. А мой отец, композитор и продюсер, провел часть жизни в этой стране, хорошо знал язык, выступал когда-то тут с песнями на радио. Его друг, который сообщил об отце, прислал мне его песню на польском — старая песня, записанная с радио.
И вот я еду в такси по Варшаве и включаю эту песню. Такое у меня было с ним прощание. О чем песня, я не очень поняла — польского языка не знаю, но интуитивно — что-то предновогоднее, рождественское, милое. У него все песни про теплые человеческие отношения, про любовь и дружбу.
«Осознала, что случилась беда» и «вы меня не сломаете»
Все эти истории случились одна за одной. Сначала посадили маму, когда до меня только стало «доходить» случившееся — умер дед, потом — отец. Чтобы не сойти с ума при таком количестве жизненной драмы, учитывая вынужденную эмиграцию (для меня это насильственный отрыв от дома), я очень много работала и таким образом отвлекалась. Работала так, что в конце дня были силы только лечь спать, и не думать о случившемся. И так каждый день.
Я вообще не поняла, про что был 2021 год, хотя там очень много чего случилось, не только плохого, но и хорошего. Почти не помню, про что была часть 2022 года. Только недавно я поймала себя на этом моменте, начала себя вытаскивать. Осознала, что вообще-то случилась беда. Сказала себе: «Может, мы наконец сядем, и поплачем по этому поводу?»
О дедушке и об отце у меня осталось много светлых воспоминаний. Дед был прекрасным человеком со своеобразным чувством юмора. Есть одно странное воспоминание о нем, но оно меня всегда веселит. Он каждую весну подходил к окну, смотрел на улицу задумчивым взглядом и говорил одно и то же: «Весна летит нам прямо в харю». И мы каждый раз ржали с этого. Всегда знали, что так будет, и каждый раз смеялись. А еще у него была огромная библиотека, тысячи книг.
Отец — тоже очень особенный человек, которому я обязана всей творческой частью моей личности. Он писал песни и стихи, придумывал крутые тексты, знакомил с творческими друзьями. У меня куча детских фото со странных вечеринок в Троицком предместье, когда все там тусовались. Человек с прекрасным чувством юмора, который передал мне флёр творческого разгильдяйства — это помогает мне не грустить и двигаться вперед в сложных ситуациях.
Все случившееся не вызвало у меня чувства вины и добавило своеобразной злости. Это мысли вроде «хрен вы меня этим сломаете, вы не знаете на кого вы напали».
Я написала твит о случившемся, и какой-то пропагандист, по-моему, это был Придыбайло, ретвитнул это и написал что-то вроде: «Это все конечно очень грустно, но нехер было нарушать закон. Покайся, посиди в тюрьме, тогда и на похороны будешь попадать». И я тогда подумала: «Вот ты скотина. У тебя хватает наглости в такой ситуации издеваться». Я запоминаю это все, и это — мой дополнительный повод не останавливаться, потому что эти люди должны заплатить за то, что они делают.
Все, что случилось, меня очень сильно изменило. Моя устойчивость к трудностям выросла, стало понятно, что даже такое я могу пережить. Я ободряю себя мыслями про амплитуду (и это вообще один из главных выводов, к которым я пришла после случившегося) — если человек проживает такого уровня горе, значит, он может прожить и такого же уровня счастье.
Александра: «Мама — мой маленький человек-скала»
Из Беларуси я уехала в августе 2021 года. На несколько месяцев раньше при экстремальных обстоятельствах из Беларуси выехал мой муж. Со всеми простилась относительно легко, у меня тогда были мысли, что уезжаю на полгода-год.
Тяжелей всего мне далось прощание с бабулей. Она прожила непростую жизнь, один ее сын (мой отец) умер в нулевые, второй — эмигрировал в США в девяностые. Ее муж, мой дедушка, умер несколько лет назад. Уезжая, я чувствовала себя виноватой, мой отъезд дался ей тяжело. Оправдываю себя тем, что ей было кому помогать с бытовыми вопросами, но большую часть времени человек был один. Очень старый человек был один.
Мы созванивались с бабулей несколько раз в месяц по видео в вайбере, когда к ней приходили родные. Я слала ей небольшие посылочки и открытки. Осенью собирала ей очередную посылку, но в конце октября мне сообщили, что бабушка умерла. Ее нашел сосед — они давно были знакомы, бабушка никогда не закрывала двери.
Я очень надеюсь, она умерла быстро. Страшно подумать, что чувствовал человек, вот так, лежа на полу, один, и рядом никого. Поехать на похороны к ней я так и не решилась. Подумала, никому не будет легче от того, что я приеду и меня посадят.
Теперь я иногда еще по привычке в магазине присматриваю сладости и открытки, только слать их уже некому.
Сразу после похорон бабушки тяжело заболела моя мама. Было несколько разных больниц и диагнозов, бабушки не стало 27 октября, а через полтора месяца свой 57-й день рождения мама встретила в онкологическом диспансере. Я была настроена оптимистично долгое время, мы разговаривали с мамой, думали, что сейчас будет операция, химиотерапия, в общем — лечение. Но, как оказалось, рак заметили слишком поздно, оперировать маму не стали. И химиотерапию, сказали, она не выдержит.
Мы созванивались с ней по видео, мои друзья навещали ее в больнице и слали мне фото. За последний месяц она постарела лет на семь, очень похудела, щеки впали. Она всегда была миниатюрной такой, но при этом очень сильной и упорной — женщина-ледокол. Она умерла в хосписе 22 декабря.
«Я успела извиниться за то, что меня не было рядом»
Сейчас мне остается только пересматривать совместные фото — мы виделись с ней летом в Грузии. Гуляли по Батуми, она впервые за свои годы увидела море. Красивая, она позировала мне на фото: немолодая стильная женщина с короткой стрижкой, в кроссовках, в рубашке хаки и темных очках — я запомню ее такой.
Мой маленький человек-скала, ей было плохо и больно, но она не жаловалась ни на что, даже во время болезни. Ей было тяжело говорить, поэтому в последние дни мы практически не разговаривали. Я успела извиниться перед ней за то, что меня не было рядом, когда нужно было, и очень надеюсь, что она меня простила. Не хочется какого-то лишнего пафоса, но мама всегда была за правду, и понимала, почему я уехала из страны.
Зоя: «Когда мы прощались, я подумала, что больше мы не увидимся»
Я не собиралась уезжать из Беларуси, пока ко мне не пришли с обыском. То, что сейчас происходит с Ларисой Щиряковой — это мой главный страх. Я все время боялась, что может начаться давление из-за моего сына, и именно поэтому уезжала.
Моя мать жила с нами, она была уже в возрасте, родилась в 1948 году.
И вот 19 июля 2021 года был обыск, 20-го — мой день рождения, а 21-го мы уже выехали из Беларуси.
Моя мать не сказала мне ничего на прощание. Но, когда мы прощались, я почему-то подумала, что мы больше никогда с ней не увидимся. Так и вышло.
Нет, мы, конечно, связывались по видеосвязи. Однажды она спросила меня: «А когда ты приедешь?» А я ей ответила: «Мама, я не приеду». У меня были мысли, что когда-то мы сможем вернуться, что после репрессий будет оттепель. Но после полномасштабного вторжения российских войск в Украину таких иллюзий совсем не осталось.
Мамы не стало через четыре месяца после нашего отъезда, и я приняла решение не ехать в Беларусь на похороны. Это опасно, и мне страшно подумать, как бы трудно было бы моим близким, если бы меня там задержали.
Терять человека всегда больно, но этот нерв совершенно обнажен, когда ты теряешь его на большом расстоянии. Не можешь по-нормальному попрощаться, встретиться с близкими, которые собрались на обряде похорон. Эти обряды не зря придуманы: чтобы легче было это пережить, чтобы сделать это вместе, чтобы мы по-настоящему простились с человеком и отпустили его. Когда делишься горем с кем-то, ты не переводишь его на другого человека, но у тебя этого горя вроде бы становится меньше.
«Живешь дальше с новой пустотой»
Хорошо концентрироваться на том, что человек успел сделать при жизни, на воспоминаниях. У моей матери была тяжелая жизнь. Мы столкнулись с государственной машиной еще в моем детстве, государство отбирало у нас дом. Она была трудолюбивой, ответственной, была добрым, приятным человеком.
Мне жаль, что ее не стало так быстро после того как мы уехали. Первые дни после смерти матери я жила как робот, на автомате. Не осознавала произошедшего. Делала необходимые дела, звонила близким. Осмысление пришло позже. Вроде бы сама себе поставила какой-то блок на все эти чувства на некоторое время. Потом эмоции, слезы, печаль — это все взяло свое. А после этого жизнь как-то налаживается, и ты живешь дальше, только с этой, новой пустотой.
У меня возникло сильное чувство перед сестрой, она осталась с этим горем наедине, и меня не было рядом в трудный момент. Мы обе потеряли нашу маму, а я даже не могла ее обнять. Конечно, сестре не пришло бы в голову меня обвинять, она хорошо понимает, почему мне пришлось уехать. Но от этого не легче.
На себе почувствовала и могу сказать точно — с этим чувством обязательно нужно работать. Чувство вины сжирает, и если вовремя не прийти в себя, не остановить это чувство, то можно с одним пеплом внутри остаться. У меня был такой период. Это тяжело, я даже некоторое время не могла выходить из дома из-за этого. Мне помогло помнить о том, что не на все в этой жизни мы можем влиять, как бы нам того ни хотелось.
Кстати об этом, о том, на что мы не влияем. Сестра заказывала маме памятник. Кладбище у нас в Молодечненском районе — там похоронены мой дед, бабушка, дядя, папа. И папе мы поставили памятник на белорусском языке. Я этим не занимаюсь, и неловко было сестре сказать, что хотелось, чтобы и у мамы надпись была по-белорусски. И вот она мне пишет, что есть уже эскиз памятника. Мне изначально страшно было смотреть на него, а потом открываю — а он по-белорусски. Я ничего не говорила сестре, но она будто почувствовала мои волнения.