«У Малевича белорусизация никакого отчуждения не вызывала». Историк объяснил Парфенову, чего тот не знает
«Русский модерн» — это не реальность, а поздний конструкт искусствоведов, который имеет абсолютно такое же право на существование, как и «белорусская живопись». А агрессивный тон высказывания российского журналиста исходит из того, что на Западе наконец начали деконструкцию «русского модерна», говорит Алексей Ластовский.
16.01.2025 / 15:39
Скульптура Осипа Цадкина из коллекции «Белгазпромбанка». Фото: Наша Ніва
«Посмотрел высказывания Парфенова о Шагале — по стилистике по-хамски, оскорбительно и малообразованно», — пишет историк Алексей Ластовский. Он ответил российскому журналисту шестью пунктами.
«1. Когда мы говорим «чей художник», то очень часто путаются уровни этнического происхождения, собственной идентичности и созданного канона. И подобные Парфенову журналисты любят манипулировать этими понятиями.
2. Утверждать, что еврейское происхождение не имело значения в творчестве Шагала — это просто не знать его биографии и его творчества. То же, кстати, относится и к Элю Лисицкому, которого упоминают как создателя художественной школы в Витебске, наряду с Шагалом — он начинал свою творческую карьеру с экспедиций по синагогам, а в годы своей конструктивистской славы в Берлине делал иллюстрации к изданиям на идише (причем, украинских и белорусских сказок).
3. Безусловно, базовая идентичность для Шагала была еврейской, но, как у каждого представителя этнического меньшинства, она соотносилась с государственной идентичностью, принадлежностью к стране, в которой живешь. Сначала российской, потом французской. При этом, кстати, Шагал ощущал и этническую неоднородность Витебска, в своих воспоминаниях он пишет, что его отец был похож на белоруса.
4. Но «русский модерн» — это не реальность, как представляется Парфенову, это поздний конструкт искусствоведов, который имеет абсолютно такое же право на существование, как и «белорусская живопись». Я думаю, агрессивный тон высказывания российского журналиста обусловлен тем, что сейчас на Западе наконец начали приступать к деконструкции «русского модерна», и становится понятно, насколько разнообразным и многоэтничным был этот феномен, который во многом формировался именно в приграничных регионах Российской Империи.
5. Можно ли «белорусизировать» деятельность Витебского художественного училища? Конечно же, на момент ее расцвета, это была Советская Россия, Витебск позже будет передан Советской Белоруссии. В данном случае я хотел бы дать слово Казимиру Малевичу, который посещал Минск по дороге в Берлин и был ошеломлен теплым приёмом, он писал в частном письме жене, что здесь его приветствуют как белорусского художника и он уже задумывается, не перебраться ли в Советскую Беларусь. То есть, у самого Малевича эта «белорусизация» никакого отчуждения не вызывала и она даже его радовала.
Более того, если обратиться к творчеству других художников еврейского происхождения родом из Витебска, то заметим, что они охотно участвовали в белорусских художественных выставках, то есть, не возражали, чтобы их определяли как «белорусскую живопись». И речь идет не только о Юделе Пэне, оставшемся жить в Витебске, но и о многих учениках Шагала и Малевича, которые уехали в Москву или Ленинград. Это Лев Зевин, Ева Розенгольц, Фрида Рабкина, Раиса Идельсон.
6. Белорусская культура — это канон, создаваемый нами, что мы воспринимаем как свое, откуда черпаем свои истоки. И тут не работает принцип этнической эксклюзивности, что белорусское — только белорусское по этничности. Парфенову стоит напомнить, что и от «российского модерна» мало что останется, если мы начнем разбираться с этничностью его создателей.
Белорусская культура строится на трудах, творчестве и идеях всех, кто работал и жил на этой земле, воспринимал ее как свою, невзирая на язык, который он использовал. И творчество Шагала как и других художников еврейского происхождения — это часть нашей культуры. Если мы сами так решим».
Парфенов о Шагале: «Это русский модерн, не существовало никакой белорусской живописи»