«Простите нас». Бывшая пропагандистка НТВ Лилия Гильдеева — об увольнении, отъезде из России и работе на госканале

Об увольнении

Решение прекратить всё это я приняла утром 24 февраля, когда загрузила все новостные сайты, включила телевизор, и все это обнаружила, увидела. Трудно говорить какими-то осмысленными категориями, поэтому что это скорее была чисто эмоция. Но я думаю, что мало кто реагировал адекватно на события, которые произошли — на вторжение. Потому что прежде всего это была очень мощная эмоция на разрыв. Собственно, со мной случилось то же самое. Это был сразу же нервный срыв. Несколько дней подряд я просто не могла прийти в себя. Решение, наверное, было очевидным сразу. Никакой работы больше не будет.

Это была не эфирная неделя, это была выходная неделя. Я позвонила руководству и сказала, что у меня нервный срыв, что в понедельник я на работу не выйду. Отдавая себе отчет в том, что это уже всё, я тем не менее взяла отпуск. Я взяла неделю, чтобы хотя бы прийти в себя, чтобы понять, что мне делать дальше. К концу недели, наверное, уже было понятно, что это всё. 28 февраля я на работу уже не вышла. С того момента, как только все началось, я поняла, что вообще не смогу.

Не было никакой жесткой реакции ни со стороны руководства, ни со стороны коллег. Со стороны руководства были попытки договориться. Сразу стало понятно, что в прайм я не возвращаюсь. Были какие-то попытки предложить мне другие варианты — поработать на другие эфиры. Нет, конечно, <я не согласилась>. Было понятно, что это не моя история.

Первые несколько дней была еще надежда на то, что это быстро прекратится, как страшный сон. Но с каждым днем это все больше и больше походит на какой-то вязкий кошмар, болото.

О коллегах

Я ничего не слышала <про коллег, которые тоже уволились>. Может, что-то до меня не доходит, я не всю информацию получаю. Во всяком случае у меня таких данных нет. Мне известен только один конкретный случай <ухода коллег> — это Вадим Глузскер, мой коллега, наш собкор в Брюсселе. Один из таких столпов старого НТВ, один из корреспондентов, которые продолжали работать столько лет, уволился. Тоже спустя несколько дней после меня.

По большому счету я сама только недавно из всей этой истории вышла. Мне кажется, оценивать мотивы людей, которые остаются работать даже в таких условиях, я не в праве. У каждого свои причины. Но для меня это было невозможно. Я понимаю, что выходить каждый день, называть вторжение одной страны в другую и войну, которую она ведет не территории другой страны, «спецоперацией» для меня просто невозможно. А какими мотивами руководствуются другие люди, которые остаются работать и все-таки выполняют — я думаю, что все же очень тяжелую для них работу — я не знаю, не могу это оценивать.

О компромиссах

Это вопрос про сделку, на которую я и многие мои коллеги пошли, чтобы остаться. 2014-й был очень страшный, но если честно, когда ты идешь на вот эти маленькие уступки, тебе кажется, что происходят очень плохие вещи, но наверное, может быть получше.

Этот перескок был очень резкий, было ощущение, что все еще в рамках свободы и была надежда, что выровняется, и когда ты понемногу себе уступаешь, ты не замечаешь глубины падения. И просто в какой-то момент ты оказываешься лицом к лицу с этой картинкой, которую ты на выхлопе получаешь 24 февраля. Просыпаешься утром и понимаешь, что это цепочка маленьких шагов.

Очевидно, что все центральные каналы работали по одним и тем же методичкам. По одним и тем же темникам. Я, допустим, не получала доступ на специальные совещания, где эти методички раздавали, раздавали указания. Нам их только спускали, это не секрет, в общем. Это было и прежде, но просто в последние годы, когда стали закручивать гайки, это стало очень заметно, стало очень бросаться в глаза.

Были темы, по которым мы действительно мы несколько раз перепроверяли — «а действительно ли мы это не даем». Очевидно, мощные какие-то события, которые происходили. Есть вещи, которые выходят не только во всероссийское, но еще и в международное поле, и мы просто на эту тему никак не говорим — конечно, это вызывало у нас вопросы.

Были неочевидные, не объяснимые для меня вещи. Не связанные, наверное, с политикой, которые были не разрешены в прайме.

Про Овсянникову

<Поступок Марины Овсянниковой> — это абсолютное потрясение, совершенно точно. Я много разговаривала со своими коллегами, все примерно одинаково оценивают, и чаще других звучит слово «подвиг».

Это совершенно невероятная площадка для того, чтобы выразить свою гражданскую позицию. Она, безусловно, невероятна. Воспользоваться эфиром Первого канала — это невероятное выражение своей позиции. Невероятный выбор точки, выбор аудитории. Это чистое восхищение, конечно.

Об отъезде из России

Почему я уехала из России? Хороший вопрос, у меня на него довольно смешной ответ. Мы полгода назад с дочерью начали говорить о том, что в этом году я ее обязательно вывезу к морю. Были истории, связанные с невозможностью выехать. Они в основном касались пандемии. И я подумала, что в этом году надо обязательно вывезти ребенка. Потом — в последнюю неделю перед моим выездом — стали происходить какие-то вещи… Пошли слухи, что закроют границы. И тогда я подумала, что, во-первых, мне надо выполнить обещание перед собственным ребенком. А во-вторых, если это будет неправдой, я вернуться всегда успею. Что делать в России дальше?

Это все было каким-то спонтанным решением, на которое налипло множество причин одновременно. Я понимала, что протяни я еще немного — не будет у моего ребенка никакого моря. Хотя это, конечно, на фоне войны с Украиной звучит совершенно идиотски, ужасно, цинично, наверное. Но по факту — так.

Это, наверное, было очень эмоциональным решением.

О том, что не исправить словами

Что бы я сказала украинским матерям? Я бы сказала фразу, которая вряд ли что-то как-то эту ситуацию… Это очень сложно. Я бы конечно, сказала: «Простите нас».

Я понимаю, что это никого не спасет.

Все, что произошло — это надолго. Повлияет не только на нас, но и на наших детей, и на наших внуков. Словами ничего не исправить.

Стремительная «белорусизация»: как за три недели российские реалии стали похожими на наши

«Мне страшно, даже очень страшно». Марина Овсянникова рассказала о своей антивоенной акции на Первом канале

«Расизм, идиотизм и гебельщина». Ученый разбирает ложь российской пропаганды о биологическом оружии

• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 1
• 0