Василий Зуенок: У меня в жизни как-то все ровно было

— Василий Васильевич, Ваша новая книга стала неожиданностью для читателей, поскольку все знают вас как поэта. Недаром предисловие, написанное светлой памяти Анатолием Кудравцом, называется «Новы Зуёнак». Не рискованно ли поэту в зрелом возрасте переходить на прозу?

— Ну да, казалось бы, если тебе под девяносто, какая тут проза. Но ведь пишется. Правда, к прозе я обращался и раньше. Новелла «Паўстанак з літарай «Л», давшая название книге, написана очень давно. Было время, когда я стоял на определенном распутье. Собственные стихи мне не нравились. Какая тогда, в начале 1960-х годов, была атмосфера? Основное направление литературы давали постановления в газете «Правда», «Звязда» и «Советская Белоруссия». Души в тогдашней поэзии не было, один барабанный бой. Помню был у меня такой стих: «У домне ўральскай метал / нядаўна бурліў і кіпеў, / а сёння ён провадам стаў, / пад ветрам струной зазвінеў». Какой металл, какие домны? Я их в глаза тогда не видел!

— Так что-то подобное в то время писали и ваши ровесники, и старшие. Кажется, это из Бровкиного стихотворения: «Я хачу, каб слова падносіла цэглу, / а вершы ў альбом і хто іншы напіша».

— Все через эту «школу» прошли. Кто-то быстрее спохватился, а я затормозил. Просто бросил писать, к рифме и не подступался. Потом с горечи начал писать прозу. Первые прозаические образцы показал Ивану Науменко, он у нас преподавал в университете. Тот похвалил:«Неси в «Маладосць». Прихожу в журнал, а там сидит Иван Пташников, такой важный, не подступиться. Совсем не тот Иван, с которым мы вместе жили в студенческом общежитии на Бобруйской и который на лестнице любил петь оперные арии, а мы подпевали. Короче, забраковал Пташников мои образцы. И начал я сочинять стихи для детей. Первая книга у меня детская — «Вясёлы калаўрот».

— Вы возглавляли Союз писателей Беларуси (тогда еще единственный) в очень непростое время, в 1990-1998 годы. Распад Советского Союза, становление независимости, выселение союза из Дома литератора на улице Фрунзе… Помнится с той поры эпиграмма: «Фрунзэ, 5 не аддаваць, / не ляжаць на пузе, / а за Фрунзэ ваяваць, / як таварыш Фрунзэ!» Сложно было?

— Мы тогда сделали все, что от нас зависело. Писали письма, ходили по учреждениям, организовали пикет, прошли все суды вплоть до Верховного. К сожалению, судьба Дома литератора была решена без нас — на него положило глаз Управление делами Лукашенко, которым тогда руководил Иван Титенков. Что можно было сделать? Помню, меня тогда многие критиковали. Но хорошо быть смелым, лежа на печи или сидя за кухонным столом. А вот как понадобилось собраться у Дома литератора на пикет (разрешенный), так даже тот, кто обещал костьми лечь на крыльце, не явился…

— А вообще легко ли было управлять писательской организацией?

— А ты знаешь, мне было легко, потому что я знал, что литературой управлять невозможно. Главное — не мешать, а поддерживать. Восемь лет я отработал председателем, а до этого еще восемь — секретарем, всего шестнадцать лет. Секретарил при Максиме Танке. В его кабинет двери не закрывались, люди шли и шли. Он никогда не надувался, не показывал, что он великий руководитель или великий поэт. Умел по-человечески с каждым поговорить, пошутить. Очень многим помогал. Его ходатайство всегда давало результат. Союз писателей и вообще белорусскую литературу власть тогда высоко ставила. Если союз что-то предлагал, то это всегда учитывалось. Это сейчас с писателями никто во власти не считается, а литература стала обычным товаром.

— Перед нашей встречей я заходил в книжный магазин, где полистал емкий том под названием «Бліскавіцы: анталогія беларускай жаночай паэзіі». Основано и издательство, занимающееся изданием исключительно женской литературы. Как вы считаете, раньше у нас была какая-то дискриминация женщин-писательниц?

— Не было никакой дискриминации. Разве мало издавались Евдокия Лось, Евгения Янищиц, Раиса Боровикова, Нина Матяш, Таиса Бондарь, Данута Бичель-Загнетова, да десятки фамилий можно называть. И должности руководящие в журналах и СП занимали. Женская поэзия у нас очень хорошая, но каких-то взрывных явлений я вспомнить не могу. Повторюсь, как творцов, никто у нас женщин не зажимал.

— Но почему-то среди двух десятков народных поэтов ни одной женщины…

— Так не дотягивали, скажем, та же Евдокия Лось, кажется, у нее были определенные амбиции. Вот Женя Янищиц по таланту дотягивала, но она так рано ушла… В нашем поколении вокруг званий возня, помню, началась. При Танке еще. На заседании секретариата СП я предложил на народного кандидатуру Рыгора Бородулина. Танк поддержал, а остальные ребята набычились и сидят, молчат. Ну и не прошло мое предложение. Тогда за дело взялся энергичный Карлос Шерман, выдвинул Рыгора от имени ПЕН-центра, прибежал ко мне в союз — подпиши. Я подписал. Потом как-то был на приеме у председателя Верховного Совета Шушкевича, и он у меня спросил, поддерживает ли Союз писателей кандидатуру Бородулина. Ну, я подтвердил. А Шушкевич: «Вот у меня и Быков был, тоже за Бородулина просил».

— Последним народным писателем стал совсем недавно Николай Чергинец. А до этого с 1995 года звания почему-то совсем не присваивались.

— Ну, Чергинец — это уже отдельная история. Последние народные белорусские писатели — Иван Чигринов и Иван Науменко. Причем Чигринов, наученный горьким опытом Бородулина, выдвигался также мимо СП — Белорусским фондом культуры, который сам и возглавлял. Если бы все было нормально, то и Геннадию Буравкину следовало бы дать народного поэта, он его, безусловно, заслужил. Вообще с этими званиями… если бы все зависело от меня, то я оставил бы звания только Купале и Коласу. Они были действительно народными, народ их знал.

— Как вы восприняли ликвидацию Союза белорусских писателей полтора года назад?

— С болью воспринял. Столько мы за наш союз боролись, защищали как могли. Сначала разделили, потом ликвидировали. При мне союз был единым, я всегда считал, что пока у нас ситуация с языком просто бедственная, мы должны держаться вместе. Такова была моя позиция на всех писательских съездах. Союз был опорой всей национальной культуры, отстаивал язык. А попытки разделить его предпринимались неоднократно. И в московскую сторону нас тянули. Помню, на последнем Всесоюзном писательском съезде нас уже так агитировали, так агитировали. Я посоветовался с Янкой Брылем (он тоже в делегации был), и мы решили — ни в коем случае не идти к ним. Когда я выступал, из зала кричали: «Предатель!» Потом в Минск приезжал Сергей Михалков, тоже агитировал, но я старался противостоять этому. А когда у нас создали этот союз-отпочкование, то ни Иван Шамякин, ни Иван Науменко к нему не присоединились, не поддержали. Хотя предложения такие им поступали, я знаю.

— А вам?

— Нет, ни разу. Видимо, в том лагере чувствовали, что приглашать меня не имеет смысла.

— Вот строки из вашего давнего стихотворения: «Адно толькі знаю — паўстаць за волю / сваю павінен народ. / Іначай вольным не быць ніколі. / Рэкі ўзрываюць лёд». Почему в 2020-м «взорвать лед» не удалось?

— Наш народ — сверхрассудительный. Белорусы без украинской закваски, это у украинцев все за одного. Вот когда в конце 1980-х были массовые выступления против коммунистов, тогда как раз народ выступал. Так как довела голодуха, в магазинах был недостаток товаров. Тогда и МТЗ, и МАЗ выходили, даже женщины с кастрюлями вышли на рельсы…

— А сотни тысяч на улицах летом 2020-го — это не народ?

— Это в Минске. А в провинции народ — поле непаханое. Нужно еще долго пахать и бороновать, чтобы показались всходы. Здесь никакими лозунгами с наскока не возьмешь. Всем управляет телевизор, что там сказали — то и правда. Это наша беда, что народ не почувствовал себя полновластным хозяином жизни. А чтобы почувствовал потребность постоять за себя, нужно, чтобы он испытал проблемы на повседневном своем быту. Как в конце 1980-х и начале 1990-х.

— А разве проблемы еще не всех коснулись? Бесконечные репрессии, аресты, суды… Вместе с Союзом писателей ликвидированы сотни общественных организаций, включая Общество белорусского языка.

— Вот кому оно мешало? Или кому мешала организация «Охрана птиц Отечества»? Всех скосили одной косой. Почему, зачем? А потому, что люди собирались, общались. Скажем по линии того же птичьего общества. Ребятишки собирались на слеты, работали очень заинтересованно, это была целая система. Организация имела международную финансовую поддержку. И из Западной Европы к нам ехали ученые, чтобы понаблюдать за редкими видами птиц. Кому это мешало? Нет, ликвидируем, так как государством это не контролируется.

— Птицам хорошо: стало холодно — куда захотели, туда полетели. А людям куда деваться, если за комментарии в интернете за решетку бросают?

— Думаю, что при любых обстоятельствах надо здесь оставаться. Лучшие условия для жизни, кроме нас самих, никто здесь не создаст. Уехать — это самый простой вариант. Если ты борец, то борись.

— А вы как боретесь?

— Несмотря на годы, продолжаю писать. Я же не мерзость какую-то пропагандирую, а светлое и хорошее. Это и есть моя борьба.

— Но ведь многие честные люди, в том числе ваши коллеги по Союзу белорусских писателей, Алесь Беляцкий, Павел Северинец, Змитер Дашкевич, сидят в тюрьме. Вот и поборись.

— Это беда. В тюрьме сидеть — не в теплой квартире. Северинец — такой светлый человек, такой патриот Беларуси, поставил себе цель и бесстрашно идет к ней. Это вызывает уважение. Ничего, история поставит все и всех на свое место.

— Говорят же, что если времена интересны для истории, то для современников они очень печальны. Видимо, мы как раз переживаем такое время: репрессии, война…

— Что поделаешь, появился человек, решивший возродить империю. Но такое невозможно — ни одна империя не возродилась. Но все равно победили амбиции — войти в историю реставратором империи. И Украина здесь — как ступенька, дальше и Беларусь может быть. А как по мне, то не суй своего носа у чужое просо.

— Так и Республика Беларусь пытается сунуть нос куда не надо. Хотя статья 18 Конституции запрещает представлять территорию для военных действий.

— Беларусь должна остаться самостоятельным и независимым государством, которое живет собственными интересами, дружит с соседями, и все. Если записали в Конституцию статью 18, то и придерживайтесь ее. Белорусский народ Конституции не нарушал. Нарушал тот, кто отдавал распоряжения.

— Василий Васильевич, недавно ушла из жизни ваша жена, с которой вы прожили долгую жизнь, даже отметили бриллиантовую свадьбу. Вы уже свыклись с потерей?

— Нет, я живу в пустоте. Захочется что-то сделать, думаю — пойду с Валей посоветуюсь… Она очень много читала, белорусскую литературу и язык преподавала в школе, по душе ей это все было. Когда приходила «Народная Воля», Валя ее первой прочитывала, была постоянно в курсе событий. Была мне хорошим советчиком во всех делах. Ну что ж, ничего не поделаешь, крути не крути — придется умирать…

— Незадолго до своего ухода светлой памяти Геннадий Буравкин признался, что гордится чем-то из сделанного, назвав «Калыханку», белорусское телевидение и семью. А вы чем гордитесь, оглядываясь назад?

— Не могу вспомнить ничего героического (задумывается). У меня в жизни как-то все ровно было.

— Так ваша книга «Нача» в космосе была! Чем не повод для гордости? А что еще?

— Ну, разве то, что открыл Владимира Короткевича как сказочника. Это же я его подговорил писать сказки для «Бярозкі», которую тогда редактировал. Володя всегда носил с собой какой-нибудь иностранный детектив, показывал всем и говорил: сейчас нам нужно писать детективы, чтобы завоевать молодого читателя. А я ему говорю — а ты про сказки подумал? Если дать детям интересные сказки по-белорусски, то мы их перетянем на нашу сторону. И Короткевич одну, вторую, третью сказки принес. Сказочник получился ну просто великолепный! Они и сейчас переиздаются, вот недавно я видел шикарно отделанный Миколой Купавой сборник «Лебядзіны скіт». Что еще? Ну, я уже говорил — не развалил Союз писателей! Руководствовался библейской мудростью — не делай человеку того, чего не желаешь себе. И за меня на съездах, когда выбирали руководство, меньше всего голосов против было. Вот это, я считаю, тоже заслуга. Не меньше, чем книга в космосе.

Читайте также

Ванда Мартинш душ Рейш: Мечтаю, чтобы демократические изменения в Беларуси произошли без пролития крови

Ученый последние 20 лет прожил в своей деревне, выращивая коз

«Я даль тваю люблю, любі маю таксама» — Скобла про Стрельцова

• 12
• 0
• 2
• 1
• 0
• 1
• 4
• 0