Минский хирург издал сборник эстетской прозы. Так по-белорусски раньше не писали
Рассказы Дмитрия Кресса — это проза «о как», а не «о чем», пишет Зося Луговая. Они о маленьком человеке и большом, сложном, страшном мире вокруг.
18.07.2024 / 19:55
С чем сравнить это в белорусской литературе — не знаю. В мировой — атмосферой мне эти рассказы напомнили некоторые рассказы Кортасара.
Кресс — это еще и о красоте языка. Автор просто потрясающе, несравненно владеет белорусским словом. До него по-белорусски так не писали. Оказывается, рассуждать о себе — растерянном, неуверенном, на распутье — можно и так.
Рассказы Кресса — они о маленьком человеке и большом, сложном, страшном мире вокруг. От которого при всем желании ты не отстранишься и не скроешься.
В первом рассказе «Замок» герой снимает тихое жилище в старом замке, но там очень странный хозяин и жители, после выясняется, что это не хозяин, а кто-то, кого хозяин пустил пожить. А что случилось с хозяином — неизвестно. И герою надоедают другие жители (пара стариков — то ли муж и жена, то ли брат с сестрой).
А во втором рассказе «Римская дорога» герой сначала то ли бредит, то ли спит, а после становится понятно, что это похмелье.
Это сосредоточенное повествование о нас на полпути.
Дмитрий Кресс — не только сосудистый хирург (по своей первой профессии), но и поэт, и его проза свидетельствует об этом не менее, чем собственно поэзия.
Названия рассказов в таком сочетании создают впечатление чего-то загадочного, далекого. Туманно все: и местность, и язык, и фигура главного героя. Он вроде бы иностранец, но разговаривает по-местному, и все же не понимает специфических тамошних говоров.
Сюжет разворачивается постепенно. Автор надолго останавливается на своих наблюдениях за окружающим миром, людьми и самим собою.
«Хаос, что окружал меня, естественный, настоящий, все равно что одно из измерений этой действительности — величина допорядковой эры. Портрет безмерности в ее существующем масштабе. Громоздкое ничто. Отросток вселенной, где само время сдетинело и забросило служить несоразмерно разросшемуся и рыхлому пространству … Я знаю тебя, хаос. Постиг твою грусть и величие. Твое богатство, твое разнообразие — прекрасное убранство валов необузданной бури, что ты насылаешь, один за другим, на горестных тщеславцев».
При этом оба рассказа содержат интригу и имеют неожиданный финал.
В первом тексте герой — активный участник событий: он вынужден уехать из квартиры по требованию хозяина и из-за ограниченности в средствах снимает небольшую комнату-келью в старом замке. Обитатели замка — странные существа, и наблюдение за ними, как и вынужденные отношения с некоторыми из них приведут в итоге к неожиданной развязке.
Во втором повествовании долгое, туманное вступление, после которого мы застаем измученного похмельем героя у окна. Через него тот наблюдает за шумной улицей большого города и чрезвычайным происшествием, которое поспособствует сенсационной исторической находке.
Рассуждения и рефлексии, наблюдения за собой в географических и жизненных координатах, которые не до конца понятны читателю, делают эти тексты абстрактно-универсальными. Зная конкретный пункт на карте, время и биографическую справку о герое, их сложнее было бы примерить на себя. А так — это чуть ли не про каждого из нас:
«Все мое настоящее, все будущее были замедлены, растянуты, бесконечный момент прошлого, и как не имел я опоры в ней, не почувствовав до сих пор почвы, так тянулась моя непрочность сквозь все и вся, где бы я ни был».
Одна из ключевых тем рассказа «Римская дорога» — смерть. Размышлениям о ее восприятии современным человеком, о масштабе мира и масштабе человеческой единицы отдано много авторского внимания.
«Молодой, амбициозный, мир долгое время создавал и накапливал созданное, вплоть до тех пор, пока все мыслимые виды творений не заполучили в нем место. Даже самое безудержное, самое безумное воображение не может больше обогатить его, он, словно пышный барочный собор, раздавливает голодного свидетеля своим причудливым величием, обрушивая на него все, что имеет, всю отделку своего избалованного нутра. Так буйствовать видами, так пламенно цвести можно только на заре, только в силе взросления. Но эта молодость мира — его и самый главный порок, потому что, сильный создавать, он еще слишком молод и неказист, чтобы справиться с таким непомерным количеством созданного и переварить хотя бы часть его».
И обращая после этого взор на человека, автор добавляет: «Но человек — хрупкое существо, он не ты, мир. Его выдержанности не хватило, чтобы продержаться дольше того щебня, который столь плотно его окружал, и он захлебнулся. Избыток смыслов, избыток содержаний».
Тяжесть этого избытка на своих плечах рано или поздно ощущает каждый.
Главный герой прозы Дмитрия Кресса — язык. Он будто откуда-то из прошлого, и ты сначала стараешься вспомнить: кто так писал? Нет, никто. Разве что Марию Ровду это отдаленно — у нее неуловимо женская, а у него неуловимо мужская манера — напоминает. Автор ни разу не позволяет себе пойти легкой тропой, сказать что-то просто. Поэтому даже описания навязчивых соседей звучат так: «Неразделимы, как забота; неотвратимы, как стыд; неизбывны, как прошлое грешника».
«Светлое удивление. Пожалуй, это чувство превалирует после знакомства с книгой, — написал Валерий Гапеев. — Удивление от языка — складывалось такое впечатление, что мне подсунули текст откуда-то из подвалов музея, я читаю страницы, написанные необычным, «старым» языком (который вроде бы существовал), слова из которого иногда неизвестны мне, а известные звучат где-то непривычно. Вместе чтение превращается в интеллектуальную игру, в которой мне предлагается отмечать, открывать, понимать.
Удивление от того, что такой текст появился у нас вот здесь и сейчас. Необычайно глубокий, он направлен на исследование самого себя, души человека, он без претензий на скандальную известность, он тихий, как течение полноводной реки».
Это тексты, в которые просто так не вскочить. Они заставляют замедлиться, смаковать слова. Здесь не получится скользить глазами по строкам: только полное погружение позволит получить удовольствие. И удовольствие это не для всех.
Нужно соответствующее душевное состояние, чтобы довериться тексту и следовать за ним туда, куда он ведет, принимая его сложность, непрозрачность, многозначность. И тогда, возможно, вам в полной мере откроется его красота:
«Тишь была здесь настолько вместительной, как бывает разве что в библиотеках, где дух раздумья выталкивает из воздуха все вторичное, мелочное, оставляя человека обнаженным против собственного беспощадного и всепроникающего сознания».
Дмитрий Кресс. Римская дорога. — Издательство «Логвинов», 2024.
Эксперимент на живом человеке. Вышел первый роман на материале из жизни белорусских айтишников
Кинг слишком любит своих героев, чтобы что-то сокращать
«Соня, стой» — ошеломляющий белорусский young-adult
«Ці помніш ты». Эта книга может заново открыть для вас белорусский мир