Переполненные политзаключенными камеры, пытки, этапы, штрафные изоляторы. Это не сталинские 1930-е. Это Беларусь 2020-х. О своем девятимесячном тюремном опыте остро, остроумно, с надеждой на демократическое будущее страны рассказывает журналист «Радыё Свабода» Олег Груздилович в книге «Мои тюремные стены». Публикуем очередной ее фрагмент.
Как в тюрьмах лечат
Мнение, что в тюрьме не лечат, а только дают одни и те же таблетки от любых болезней, проверял на себе фактически с первого дня после ареста. Действительно ли так? И неужели за последнее время ничего не изменилось?
На медицинское освидетельствование при «въезде» на «Володарку» ушло две-три минуты: померяли давление и спросили, на что жалуюсь, вот и осмотр. На тот момент отчасти был здоров, ни на что существенное не жаловался.
Больше, чем на медосмотр, ушло времени на фотографирование для личного дела. Сначала ждал, чтобы освободился специальный кабинет с допотопным фотоаппаратом. Потом молодая женщина с грустным лицом долго вкладывала буквы-трафареты в какую-то рамку-линейку — набирала мое имя и фамилию. Потом настраивала аппарат. Наконец скрипуче произнесла: «Смотрите в объектив, поверните голову. Подождите… Еще раз».
Вообразил, как через много лет в милицейском архиве историк в очках увидит мое фото и удивится, что арестант улыбается. Специально сложил губы, чтобы не осталось улыбки… Имеете еще одно фото к сотням тысяч других, кого снимали на «Володарке».
А в кабинетах первого этажа Пищаловского замка, где оформляют новых арестантов, чуть ли не минусовая температура. На досмотре раздевают догола. Когда после выводят в коридор, там не лучше: прочный сквозняк, тянет холодом и сигаретным дымом. Стоишь при обшарпанной стене, дрожишь, ожидая, когда за тобой придут и поведут в корпус, в теплую камеру с другими заключенными. Но вместо этого в том же коридоре заводят в грязную комнату с металлическими нарами вдоль стен и вонючим ржавым «очком».
В холоде и бессоннице истекает короткая ночь, и естественно, утром, когда поведут в будущую камеру, у тебя уже кашель, чихание и сопли. День ты сражаешься с простудой сам, пьешь чай, ребята дают таблеток, но не помогает, и ты уже надеешься на врача. Просишь дежурного позвать доктора, объясняешь, что тебя знобит… Я ждал два дня. Наконец пришел фельдшер, сунул в «кормушку» руку с термометром в виде белого пистолетика, приставил ко лбу. И уже через секунду отметил, что температуры нет. Вся помощь.
«Все равно посадят»
Ту простуду я пережил на ногах, справился своими силами. Но еще через месяц болезнь повторилась с более серьезными последствиями. И не у меня одного, так как в условиях скученности инфекция передается мгновенно почти на всю камеру. У меня два дня держалась высокая температура, иногда трясло, как от тропической лихорадки, ночью просыпался весь в поту и менял мокрую майку на сухую. И снова реальной помощи от володарского врача не было — получил только одну таблетку от температуры, а на постельный режим так и не дали разрешения. Где-то через неделю болезнь отступила сама, но еще месяц, фактически до этапа в Могилевскую тюрьму № 4, внезапно покалывало сердце.
Следующий контакт с тюремной медициной состоялся уже в могилевской колонии № 15. Первое впечатление, в карантине, было даже неплохое.
Это был конец чрезвычайно холодного мая, по ночам мерз под шерстяным одеялом. Естественно, чуть ли не половина зеков карантина простужались. Хорошо, что через день к нам приходил фельдшер, к которому становилась очередь, как в жару к бочке с квасом. Фельдшер по кличке Гусейнович доставал из-подмышки толстую барсетку, торжественно ее раскрывал, и начиналась раздача разноцветных таблеток прямо в протянутые руки. От головы, от желудка, от температуры, для разжижения крови.
Не обходилось без споров. Причиной было то, что никому в карантине не отдают лекарства из собственных аптечек, с которыми человек приехал в колонию. Собственные лекарства остаются на складе, пока осужденный не попадет в отряд, но потребность в них может возникнуть в любое время. А у хронических больных эта потребность никогда и не исчезает. И вот человек просит дать ему специальный препарат из его аптечки, а фельдшер разводить руками — не могу. И весь карантин становится свидетелем таких диалогов с фельдшером Гусейновичем: «Ну где я тебе возьму эти таблетки? Хоть название помнишь?» — «Такие розовые, в блистере. В упаковке с моей фамилией»! — «Ты что?! Вас таких у меня сто человек. Как мне вас помнить? Сколько времени я буду искать твой пакет?!»
Чаще бывало, что в следующий визит Гусейнович все же приносил то, что лежало на складе, и довольный зек как мог благодарил. Насмотревшись на такие сцены, я подумал, что в колонии ситуация с медицинской помощью будет лучше, чем в следственных изоляторах.
Рано надеялся.
Через несколько дней ведет меня дневальный по карантину на комиссию в штаб, где будут рассматривать рапорт, который начальник составил за мою ошибку в описи вещей. Вот и штаб, но мы вдруг проходим дальше, к госпиталю. «Зачем? — думаю. — Еще же неизвестно, отправят в изолятор или обойдется каким выговором». Спрашиваю у дневального, но тот молчит, отворачивается.
К нам подходит офицер, и с ним вместе заходим в больницу. Останавливаемся в коридоре у дверей, где за решеткой сидит женщина в белом халатике. В этот момент офицер уходит куда-то по коридору, дневальный тоже исчезает. Врач через решетку спрашивает, как чувствую себя, имею ли хронические заболевания. Только берусь отвечать, как подходит молодой узник, видимо, дежурный по больнице, всматривается в меня и шокирует вопросом: «Старик, а тебя за что в ШИЗО?»
Пока моргаю глазами, тот отходит: «Ясно». Через минуту возвращается офицер. Говорю ему, что врач дала направление на сдачу анализов, но офицер со словами «это уже неактуально» берет меня под руку и тянет в штаб. Дальнейшее читателям известно. В штабе накричит начальник и присудит десять суток ШИЗО, на выходе мне дадут по затылку и затащат в штрафной изолятор, где о медицинском освидетельствовании никто и не подумает спросить. Так зачем был этот спектакль с якобы получением разрешения медиков? Выходит, на самом деле состояние здоровья того, кому дали изоляцию в нечеловеческих условиях, никого не интересует?
Ответ всем осужденным очевиден. Но примечательно, что в конце концов все же удалось получить мнение тюремного медика.
Это было в середине сентября. За найденный в тумбочке кусок хлеба снова на меня составили рапорт и отправили на комиссию в штаб. Перед комиссией начальник отряда повел меня еще с одним нарушителем порядка в тумбочке на проверку в больницу. Ага! Известна уже схема.
Для формы фельдшер спрашивает о здоровье, но сам готов и без ответов подписать согласие на наказание штрафным изолятором. Но я на этот раз решил легко не сдаваться и на вопрос о состоянии здоровья ответил, что нездоров, и перечислил последствия, которые появились после прошлого ШИЗО. Попросил учесть, что сентябрь выдался чрезвычайно холодный, а отопление еще не включено, в таких условиях могу не выдержать и просто умереть.
На это фельдшер немного раздраженно предложил сделать мне анализ крови, а потом спокойно добавил: «Неужели непонятно? Если решили посадить в ШИЗО, все равно посадят».
МРТ — через полгода
Этот диагноз тюремной медицине дополнят истории некоторых заключенных.
С Олегом, больным сахарным диабетом, сидел еще в могилевском следственном изоляторе и видел, как ему было сложно — с таким заболеванием оказаться в неволе. Три раза в день Олега подзывали к «кормушке» — это врач передавал ему укол. Плюс особая диета, ограничения в питании: того нельзя, этого нельзя, что в тюрьме добавляет трудностей.
Побыв вместе в СИЗО, мы с Олегом встретились в одной колонии, хоть и в разных отрядах, но по соседству, и я через забор мог наблюдать, как продолжаются его страдания. Утром к 6-и он уже выходит в локалку, чтобы идти в столовую на укол. Это повторялось в обед и перед отбоем. По сравнению со временем в СИЗО Олег заметно похудел и мало гулял. Разговоры наши происходили через забор и были короткими, так как за разговоры через границу отрядов можно было получить рапорт и попасть в ШИЗО.
Я точно знал, что Олега, несмотря на его сахарный диабет, в ШИЗО бросают регулярно, поэтому лишний раз на разговор его не вызывал. Но не представляю, как с диабетом можно выдержать штрафной изолятор с его холодом и одиночеством. Там здоровому человеку невыносимо, а что говорить о хронически больном. Не знаю, попадал ли Олег в ШИЗО холодной осенью 2022-го, надеюсь, повезло. А если попал, ему не позавидуешь. И заметьте, бросать больного сахарным диабетом человека в штрафной изолятор позволяют профессиональные медики, которые давали клятву Гиппократа.
Еще один пример — осужденный Анатолий, с которым успел несколько раз интересно поговорить. Анатолий дважды во время движения отряда терял сознание и на ходу валился на землю. У человека много месяцев сильные боли в голове, ему явно нужна срочная помощь, но оказать ее не могут. «Поставили в очередь на МРТ мозга, но еще полгода ждать. Доживу ли, не знаю», — говорил Анатолий. На работу он не ходил, но имел занятие — со всего сектора ему несли на ремонт часы, и он как-то умудрялся почти каждому помочь. Золотые руки!
Виктор до ареста работал чиновником в государственной структуре, связанной с оборонительным производством. Сидит по коррупционной статье. Человеку под 60 лет, у него рак желудка второй стадии. Врачи при такой болезни позволяют держать человека в колонии без каких-либо ограничений. Даже рядовые охранники демонстрируют относительно Виктора большую гуманность: если на построении заключенному становится плохо и он не может стоять, тогда дежурный позволяет ему присесть на лавочку.
Через какое-то время, как полегчает, Виктор поднимается, лицо его светится такой благодарностью за сочувствие, словно его одарили чем-то невероятным. Но так повторялось снова и снова, и все боялись, что Виктор больше сам не поднимется. Заключенный держался мужественно, не раз говорил: «Ничего, ничего. Все нормально. У меня нет только части желудка, а в остальном все нормально».
Владимир — бывший предприниматель из Гомеля. Во время следствия в СИЗО пережил микроинсульт, что на приговор никак не повлияло, судья влепил по максимуму — около десяти лет. Прибыв в колонию, Владимир почти заново учился ходить. И через год он ходит неуверенно, на построении ровно стоять не может. Но никакого лечения, кроме таблеток, ему не прописано. Даже полностью от работы на «промке» не освободили, причислили к «частично занятым», что означает освобождение только от двух рабочих дней из пяти. Владимир не исключает, что в любой момент может получить инсульт, и частичная недвижимость ему гарантирована. И что тогда? Неужели не отпустят домой?
«Ни в коем случае. Положат в больничку, где будет мучиться, пока окончательно не протянет ноги», — объяснил при случайной встрече осужденный Игорь, который несколько лет, так как активист, «прожил» в больнице.
Курить или жить
По многолетним наблюдениям Игоря, приблизительно раз в год в колонии кто-то умирает, очень часто от рака. Вот и летом, совсем недавно, умер от рака узник, отбывший только половину срока. Здесь я вспомнил, что, возможно, видел его в коридоре больницы, когда приводили на медицинское освидетельствование перед ШИЗО. Такой странного вида, почему-то весь в бинтах, кричал что-то бессвязное, еще подумалось — не сумасшедший ли? Да, подтвердил Игорь, это мог быть он. Описание подходит.
Свой последний вечер в колонии я провел в больнице, и сейчас вспоминаю его как самое мрачное время, даже более депрессивное, чем дни в СИЗО. Казалось бы, вокруг чистенько, итальянская плитка блестит. В коридоре даже и после десяти вечера работает телевизор, что в обычном отряде невозможно. И я мог бы прыгать от радости, потому что завтра меня отпустят на свободу. Но вид пациентов больницы полностью прогонял предпраздничное настроение.
Скрюченные, на костылях фигуры тех, кто выходит в коридор, — просто ужас! Какие-то тени на параде. Серые, без улыбок лица, бритые в пятнах затылки. Взгляды, с которыми больно встречаться глазами, столько в них зависти и безнадежности одновременно. Да, здесь не живет надежда.
Заметил: перед тем как зайти в туалет, там не зажигают свет. Заходишь, а в темноте светятся огоньки сигарет. Оказывается, больные не включают свет, чтобы охранники с улицы не увидели, как они курят, так как это в больнице запрещено. Значит, наказания за сигареты люди боятся, но не боятся ухудшить свое здоровье. Им все равно?
Мои мрачные предположения Игорь подтвердил. Сам он в колонии более десяти лет, говорит, всего насмотрелся и сделал вывод, что осужденные к неволе легко становятся добычей рака. Такой образ жизни: ежедневно стресс, боязнь, что за что-то накажут, посадят, лишат элементарного. Плюс каждого мучает чувство вины перед родственниками, осмысление того, что жизнь истекает напрасно и в будущем ничего лучшего может не ожидать. Плюс ежечасно заключенные курят, и так девяносто процентов контингента. «Вот среди охранников заядлых курильщиков только половина, а наши смалят как паровозы», — заметил Игорь. Также он сетовал на качество еды, на недостаток свежего воздуха. «В результате здоровье подорвано, и даже если ты наконец вышел на свободу, рак тебя может догнать».
Игорь вспомнил судьбу создателя «Даньков-клуба» Юрия Данькова. Того самого, который в 2006 году пытался стать президентом, а через несколько лет попал за решетку якобы за организацию притона. Даньков отбывал свой срок здесь, в «пятнашке», Игорь познакомился с ним в больнице. «Освободился Даньков и через пару лет умер от рака. Типичный конец, много таких здесь видел», — завершил рассказ Игорь.
Целых три вида таблеток
Бывает и такое, что медики все же честно делают свое дело, вопреки системе пытаются вылечить больных заключенных, помочь добрым советом и лекарствами.
Как-то в начале июля из карантина в наш «кубрик» перевелся парень, который очень сильно кашлял по ночам. То, что рядом с ним невозможно было спать, половина беды. Инфекция, которую он принес, оказалась настолько сильна, что вскоре закашляла вся комната. Мало того — после кашля у многих появились осложнения. Один мой сосед дополнительно мучился с ушами, другому не давал жизни сильный насморк.
Когда у меня, кроме кашля, тоже появились дополнительные проблемы со здоровьем, не выдержал и пошел на прием в медчасть. В тот день терапевта не было, прием вел фельдшер, о котором все говорили, что у него таблеток не выпросишь, не то что хорошего лечения. Уже собрался ждать терапевта, но потом все же стал в очередь к фельдшеру. И не ошибся.
Послали сделать анализы, потом фельдшер внимательно выслушал и выписал целых три вида таблеток, включая антибиотик. Да так щедро, что хватило, чтобы оправиться, и в запасе осталось. Когда возникала потребность, делился таблетками с друзьями — им тоже помогло. И вспоминал добрым словом фельдшера.
Кстати, того самого, который через месяц скажет мне честно насчет шансов оказаться в ШИЗО, что «если решили посадить, все равно посадят».
Таковы они, тюремные медики. С виду суровые, нутром добрые, но систему не ломают.
«Некоторые моменты всплывали в голове, как в кино». Олег Груздилович — о своей книге о девяти месяцах в неволе
«Приветствуем в аду!» Журналист Олег Груздилович рассказал о своем опыте в ШИЗО и объяснил, чем он отличается от карцера
Как похудеть до неузнаваемости. О питании в заключении пишет Олег Груздилович
«А, патриот, Родину любишь? Ну посмотрим»
Стукачество начинается на свободе
Огурчик, Шлемка, Старик и Внучок. Прозвища в колонии
Судьбу Витольда Ашурка примерял на себя каждый, или как выжить в колонии
«Среди новых знакомых оказалось несколько убийц». О тюремных порядках и различных категориях заключенных пишет Олег Груздилович
Комментарии