Пожалуй, в моем детстве это был первый иррациональный запрет, запрет жесткий, преступить который было нельзя. Всякие другие запреты объяснялись легко, диктовались отношениями с соседями и обучали разному: бережливости, аккуратности, терпению, безопасности. Но почему нельзя было из самодельных удобных рогаток стрелять в ласточек — мы не знали. «Можно» — по воробьям и даже скворцам летом, по воронам и галкам, по сорокам. По ласточкам — нельзя. Эх, а такая привлекательная мишень! Просто в твоем дворе усядутся на проволоку, к которой привязывал отец электрический кабель от своей мастерской, сидят почти неподвижно, только щебечут. Не боятся людей, гнезда открыто делают…
Доверчивые.
Стремительные.
Красивые.
Загадочные.
Видимо, и поэт Нил Гилевич вырос в той среде, где ласточка была особой птицей, и совсем не зря «окрестил» Евгению Янищиц прозвищем «полесская ласточка». Поэт на самом деле считал Янищиц почти дочерью. Одну свою книгу он подпишет: «Дорогой Жене Янищиц». Нил Семенович разве что не боготворил Янищиц, вот его еще одна дарственная надпись: «Товарищ Женя! Та деревянная кладочка, на которой я увидел вас в далеком 1965, оказалась капитанским мостиком большого корабля белорусской поэзии. Так держать! С неизменным восторгом Нил Гилевич».
Она как есть
Она не пришла, она ворвалась в белорусскую поэзию стремительным полетом доверчивой птицы. Уязвимая и впечатлительная. Ее мать, Мария Андреевна, вспоминала: «Женя очень ранимая. Могла из-за «двойки» проплакать целый день». Про ранимость души и уязвимость Янищиц писал и Алексей Дударев: «Она очень больно все воспринимала, даже мелочи. Могла плакать по причине, что какой-то писатель не поздоровался». Борис Саченко, который был очень близок к поэтессе, и в котором она видела заботливого старшего друга, в своих воспоминаниях вспоминает: «Не раз, когда собирались вместе (женщины), Женя покидала их компанию со слезами.
— Борис Иванович, — говорила она мне в такие минуты, — за что меня так ненавидят?»
Видимо, такой она и должна была быть, соответствуя своей внешности. Тамара Овсянникова, писательница, исследовательница, писала: «Женя, или Жорж, как мы ее называли, была небольшого роста, щупленькая, с вдумчивыми зелено-карими глазами, застенчивой улыбкой, с ямочками на щеках. Особую привлекательность и женственность придавали ей волосы: как пуща, как травы. Прическу Женя носила всегда пышную, только позже, в более зрелом возрасте, иногда гладко зачесывала их. Мне запомнилась легкая Женина походка. Она не шла — летела, словно не касалась земли. И пышная прическа от стремительности движения и встречного ветра то поднималась, то опускалась с тактом каждого шага».
О Евгении Янищиц написаны многие десятки статей, собраны воспоминания сотен людей. Казалось бы, ничего в ее жизни не осталось без внимания, все выложено на ровный белый стол — смотри, знакомься, изучай. И тем не менее — остается загадка. И прежде всего, конечно, она связана со смертью поэтессы.
Прошу вашего разрешения, уважаемые читатели, побыть в одном-двух моментах этой статьи бездушно-циничным. Считаю, так надо. Потому что нельзя замалчивать определенные обстоятельства. И одновременно прошу прощения, если мой цинизм вызовет у кого-то возмущение.
О мистическом
Повторюсь, жизнь Евгении Янищиц изучена на основе разных «методов». Конечно, нашему языческо-христианскому народу никак не обойтись без мистического. И мистического, считают люди, вокруг и в самой жизни Янищиц хватает. Вот некоторые моменты:
- в прижизненных сборниках поэзии поэтессы было опубликовано 666 стихов;
- дом, из окна которого упала на землю Евгения Янищиц, был построен на кладбище, а на этом кладбище была похоронена в свое время Марина Мнишек;
- в квартире на первом этаже дома на Ульяновской раньше жила актриса Лариса Горцева, которая впоследствии воплотила фигуру Янищиц в спектакле;
- трижды поэтесса в своей жизни находилась на волосок от смерти. О первом случае рассказывала мать поэтессы: «Есть там водоворот (на Ясельде). Место глубокое. Вот ребята, кто постарше, в этот водоворот ныряли, а потом выплывали. Малышей туда не пускали. Могло закрутить. Что Женю к этому водовороту толкнуло, никто не знает. Она сказала ребятам: «Думаете, только вы одни такие смелые. Я тоже могу». Ребята начали смеяться, а она разогналась по берегу — и плюх в омут. Ну, а выплыть сама не смогла». Подростки ее вытащили, откачали. Когда прибежала мать, кто-то из них заметил: «Тетя Мария, она молчит, как на том свете побывала». Второй раз случился в 1964 на озере. Евгения была награждена путевкой в дом отдыха «Нарочь» за победу в литературном конкурсе. И на озере стала внезапно тонуть. Спас ее Анатолий Гречаников. Ну и третий известный всем случай — в Могилеве она чуть не погибла под колесами «скорой», переходя дорогу. Сам факт попадания под колеса кому-то кажется загадочным: якобы Янищиц переходила дорогу, а потом неожиданно развернулась и пошла назад — прямо под колеса;
- во время свадьбы в родной деревне молодожены посадили два деревца. Одна из березок быстро засохла.
Оставим мистику тем, кто ей интересуется, не отказывая в праве существовать мистическому в нашей жизни.
Об интимном
Как-то заметили, что у нас слово «интимное» приобрело маргинальный смысл, а оно означает семейное, близкое, доверчивое, частное. Мне хочется говорить о личных отношениях Евгении Янищиц как именно об интимных, так как это, по моему мнению, лишь подчеркнет хрупкость и деликатность ее души.
Отношения поэтессы с Сергеем Понизником опять же исследованы очень хорошо до момента отъезда жены и мужа за границу. Напечатана эпистолярная часть наследия — письма Евгении к парню, жениху, мужу… Их легко найти, они очень трогательные, романтичные и чистые. Но что случилось дальше? Почему не сложилась семейная жизнь? Ответ: «не сложилось», в большинстве воспоминаний. Что же, давайте попробуем взглянуть глубже. Не на отношения, а на обстоятельства, в которые попала молодая семья.
Свадьба, шумная, действительно — свадьба для всех в смысле света и веселья. Аж центральная газета литераторов сообщает такую новость и дает снимок молодых. «Их свадьба была событием светской хроники, это не было характерно для того времени», — так говорит о свадьбе Оксана Безлепкина-Чернякевич, литературовед. А свидетели говорят еще о том, что поэтесса буквально светилась счастьем…
Позже семья уезжает в Чехославикию — в 1971 году. Муж Янищиц, Сергей Понизник на тот момент — человек со званием и должностью. Он — военный корреспондент, окончил факультет журналистики Львовского высшего военно-политического училища и попал в Чехославикию еще до брака с Евгенией.
И вот с этого момента — словно черная дыра в биографии поэтессы, вплоть до момента развода, если судить по опубликованным воспоминаниям. Что же было в той точке сингулярности?
Там, в Праге, поэтесса нигде не работала — знакомилась с городом, новой жизнью. Через несколько месяцев молодая семья узнает, что у них родится ребенок. Беременная Евгения возвращается на родину. Родился сын. Когда он подрос, Евгения Янищиц едет к мужу. Это был 1973 год. Но там поэтесса чувствует себя очень плохо. Стихи почти не пишутся — ребенок и быт крадут время и вдохновение. И чужбина… Муж, Сергей Понизник, обращается к командованию с просьбой о переводе в Минск. Просьбу удовлетворяют. Но в Минске начались проблемы, и проблемы серьезные.
Семья привезла с собой пять золотых монет, которые в Праге получили в подарок. На то время это было фактически преступлением. Сергея Понизника вызывают на допросы. В итоге его исключают из партии, лишают звания, снимают погоны. Благо, оставляют за ним полученную ранее служебную квартиру. Но мужчина, по сути, теряет все.
Подруга Евгении Янищиц, поэтесса Раиса Боровикова, неоднократно в своих воспоминаниях и интервью подчеркивала, что для такой женщины, как Евгения Янищиц, сильный мужчина рядом — ее настоящая опора, ее спасение, ее тыл и покой. Конечно, на то время Сергей Понизник не мог быть таким, так как ему самому необходимы были поддержка и забота.
Добавилось и то, что в 1974 году вышла вторая книга поэзии поэтессы — «Дзень вечаровы». От Янищиц ждали нового, свежего слова, развития ее таланта, яркости — а этому соответствовали только отдельные стихи. Литературный критик Варлен Бечик назвал эту книгу Янищиц «интересной и талантливой», но высказал мысль, что книге не хватает «…органической слаженности: то форсировалась форма, то пение не достигало глубин, непосредственность исчезала, а глубина не давалась».
А ведь была критика куда более злобная, даже злорадная… Евгения Янищиц, для которой теплые и добрые слова о ее стихотворениях так много значили, конечно, переживала очень сложные времена. «Когда автор пишет о своей боли (а во второй книге Евгения Янищиц писала именно о своей, личной), выносит эту боль на обозрение, а после критики начинают тыкать пальцами в твою рану, то это вдвойне больно», — говорит Оксана Безлепкина-Чернякевич. И с ней нельзя не согласиться.
При таких обстоятельствах разлад в семье был неизбежен. Он нарастал и он случился. По-моему, тут нельзя кого-либо винить. Такие семьи, на основе чистой романтической любви, создаются для счастливой, беззаботной, творческой жизни. Они не могут выдержать сложных жизненных пертурбаций. А тут была настоящая трагедия,и помочь было некому. Сергей Понизник оказался в списке неблагонадежных, у него буквально не осталось друзей. Окружение жены повлиять на его дела не могло.
В 1976 году Евгения Янищиц забрала сына и ушла от мужа.
Ее берут на работу литконсультантом в центральную газету. Большую помощь получила поэтесса от Бориса Саченко — он сильно постарался, чтобы обустроить ее быт. В 1977 году Евгения Янищиц получила ту самую полуподвальную квартиру на Ульяновской. Один момент: она сама выбрала жилье из нескольких ей предложенных. Может потому, что квартира была хоть и мрачная, но просторная.
И еще пару слов об интимном. Евгения Янищиц никому никогда не говорила о причине и обстоятельствах своего разрыва с Сергеем Понизником. Но она продолжала любить — это хорошо видели подруги, это звучало в стихах. Литературовед Вячеслав Рогойша вспоминал: «Знаю, что не он был инициатором развода… Может, он и виноват. Но развод инициировала она. Даже сына переписала с фамилии Понизник на Янищиц. Но прошло время, я видел ее грустной. Иногда, она как бы между прочим спрашивала, как там Сергей…»
И еще. По мнению одной из близких подруг Евгении Янищиц, поэтесса могла бы легко устроить свою личную жизнь. Но осталась одна. Впрочем, не одна — с сыном и поэзией.
Любовь и нелюбовь
Помните, выше из воспоминаний Бориса Саченко восклицание-отчаяние поэтессы: «За что меня так ненавидят?»
Действительно ли были основания у поэтессы чувствовать к себе ненависть? Зависть — да, ее не могло не быть, ведь это наша национальная черта в среде творческой интеллигенции. Но ненависть? Был ли кто-то, по-настоящему желавший ей зла?
1968 год. В университете собираются подписи за преподавание на белорусском языке. Знаем из истории, чем это закончилось: исключением нескольких студентов, включая Алеся Рязанова. И вот среди студентов пошел гулять слух: Евгения Янищиц не поставила своей подписи, отказалась. Кому это было нужно, кто стоял за клеветой? Ведь когда через 50 лет, в 2018 году раскрылись архивы, подпись Янищиц под тем письмом нашлась…
На стихи Янищиц было написано немало пародий. Иногда и очень насмешливых. Одна из них, автором которой был Георгий Юрченко, имела для поэтессы особое значение. Пародия была написана на стихотворение «Непрыручаная птушка», так, кстати, называли Евгению в среде студентов, и свой первый сборник поэтесса хотела издать под таким заголовком. Но… появляется пародия, первый сборник выходит под названием «Снежныя грамніцы». Только пародист не останавливается — он читает свою пародию на свадьбе Евгении и Сергея Понизника. Евгения тогда, по свидетелям подруг, еле сдержалась.
Приведу отрывок из книги Анатолия Козловича «Белорусы между небом и землей», оставлю без комментариев. Степень едкой ненависти оцените сами: «Писатели, награжденные посещением ООН, по возвращении сочиняли очерки о стране «желтого дьявола». Подчиняясь выездному инструктажу, авторы отключали в себе зрение, слух, ум. Властвовали гордость, чванство, невежество. Американский стихотворный цикл Янищиц не был исключением. В Америке Женя увидела «золото и тлен», а вместо человека — «Каина как феномен прогрессивных перемен». Американские стихи Женя включила в книгу «Пара любові і жалю» (1983), за неё получила Госпремию БССР. Советский патриотизм получил достойную оценку фарисейского государства. Пой, Женя, дальше…»
Еще один случай из жизни нашей ласточки. В 1983 году, когда умирала опальная поэтесса Лариса Гениюш, Евгения Янищиц отправилась с сыном в больницу навестить ее. Но Гениюш не приняла Янищиц. Данута Бичель в своем эссе «Там былі дрэвы, снягі і вятры» объясняла: «Лариса отказала в ночной встрече Жене Янищиц, потому что Женя ездила с советской делегацией на сессию ООН». Если честно, я не могу понять этот поступок старшей поэтессы… Разве была между ними разница? Разве не обе творили в той среде, в которой должны были жить? Разве не обе воспевали Беларусь и женщину?
Далее … Евгению Янищиц выдвигают на получение Государственной премии. Для нее самой это была полная неожиданность. Николай Метлицкий вспоминал, что в момент, когда было озвучено предложение, она, взрослая женщина, превратилась в растерянную школьницу. Но — голосование прошло, все как положено. И тут поступает жалоба, за ней вторая: все было неправильно, выдвижение Янищиц — ошибочное, безосновательное. В очередной раз собирается заседание для обсуждения. И тут поэтесса слышит о себе из уст близкого человека болезненные, обидные, унизительные слова. Евгения Янищиц уходит до начала голосования, не выдерживает. Но все складывается в ее пользу, в 1986 году она получает государственную премию.
Кто писал жалобу? Кто был против? Молчит история, молчат свидетели. Одно известно: после того, как Женя получила Государственную премию БССР имени Янки Купалы, у нее вдруг разладилась полностью дружба с поэтессой и писательницей Таисой Бондарь.
Мистика и реальность последнего дня
Поэтесса Раиса Боровикова, близкая подруга Евгении Янищиц, вспоминала: «Я никогда не забуду день накануне ее гибели. Это был четверг, 24 ноября. Я забежала к Жене на работу, чтобы поздравить ее с прошедшим юбилеем. Подруга сидела за своим рабочим столом. Неподалеку, на подоконнике, лежали красные цветы. «Это меня поздравил Николай Метлицкий», — как-то грустно произнесла Женя. По моему мнению — это был временный надрыв, момент депрессии. За всей этой трагедией никаких особых катастроф не стояло…»
С другой стороны, те, кто верят в самоубийство поэтессы, говорят о постепенном накоплении жизненных драм, о невыносимом грузе проблем, утомлении. Вспоминают поездку в ООН. А еще поездка в Хельсинки, где снова неприятности, провокации. Она часто плакала, жаловалась: «Сколько же можно меня проверять?»
Еще из воспоминаний Раисы Боровиковой: «Ну, что у тебя такое случилось, ты сама не своя? — спрашиваю. — Чего вдруг все бросила и поехала к матери? — и то, что услышала от Жени, до сих пор — загадка…
— Мне прислали реквием, понимаешь? Кто-то очень хочет, чтобы я ушла из жизни… Никому никогда не верь, просто пиши свои лирические стихи, мы же сейчас прощаемся, а не просто разговариваем… Мне не хочется жить.
— Женя, что ты такое говоришь? Какой реквием?
— Обычный… Кто-то прислал мне реквием!
И как я ни допытывалась, Женя так и не объяснила, что это такое было!»
Действительно, звучит зловеще. Настораживает.
И вместе с тем. Назавтра ее не станет, а на самом балконе — будет висеть постиранное белье.
Евгения Янищиц занималась самым будничным, самым женским делом — стирала белье. Почему этот факт не заставляет нас задуматься: разве в такие моменты, светло-жизненные, женщины думают о самоубийстве?
Были ли другие причины
Писательница Валентина Ковтун рассказывает о своем последнем разговоре с поэтессой: «Как раз накануне того дня, когда ее не стало, мы договорились встретиться вечером. И в тот же день неожиданно мне был звонок из Лиды, из редакции газеты, что они нашли машину, которая повезет меня по тропам Алоизы Пашкевич (Цёткі). Я позвонила Жене и попросила прощения, что не смогу вечером прийти. Женя очень расстроилась, что наша встреча не состоится, сказала, что и утку уже приготовила. Но добавила, чтобы я, как только завтра вернусь, сразу позвонила ей. Вот такой был наш последний телефонный разговор, из которого ничто не предвещало Жениной гибели».
Тамара Овсянникова вспоминает интересный момент: «День прошел, и ночь на исходе. В ту ночь мы пытались понять судьбу Маяковского и Есенина. Самоубийство — это сила или слабость. К выводу мы не пришли. То нам казалось, что это слабость, и Женя приводила слова Н. Островского: «Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой…». То мы не соглашались с этим. Ясно было одно: Женя против самоубийства. Но душевное состояние подруги меня тревожило. «Ты за меня не волнуйся. У меня есть выход — стихи. Если бы не писала, потеряла бы разум», — успокаивала меня Женя».
Однако сторонники версии самоубийства говорят о состоянии депрессии. Что во время депрессии невозможно объяснить логикой или здравым смыслом поступки человека… Но! Когда я слышу «Она устала от жизни, потеряла смысл», то замечу: извините, но ведь вы в один голос — все! — говорите, что жизнь для Евгении Янищиц — ее стихи, поэзия! И в это время начинается как раз настоящий творческий подъем. По воспоминаниям Вячеслава Рогойши: «За несколько месяцев до ее преждевременной смерти я встретил ее на улице. Говорит: не знаю почему, но так пошли стихи — не успеваю записывать».
Версии
Говорили о неосторожности. Валентина Ковтун была убеждена, что «не обошлось без воздействия внешних сил» — что-то еще поспособствовало такому исходу. Но — здесь снова цинизм — версия смерти по неосторожности не была принята в обществе. Не было места для легенды и мифа. В этом направлении и следственные органы не копали — не было смысла усложнять себе дело.
Вернемся снова чуточку назад: подруги поэтессы говорили, что она могла бы легко устроить свою личную жизнь. Но — «она хотела жить с тем, кто будет не только ее любить, но и будет любимым ей». Таким образом, факт ухаживания кого-то из мужчин к Янищиц отвергать нельзя. И нисколько не будет невероятным наххождение такого мужчины как раз 25 ноября в квартире Янищиц. И дальше могло случиться что угодно.
Третья версия даже не озвучивалась, но скрывалась в многозначительном молчании. Может быть, времена не те, да и…
Я говорю о версии заговора. Могла ли Евгения Янищиц стать жертвой режима, служб государственной безопасности? Нет, слышу в ответ. Евгения Янищиц — вон же и Анатолий Козлович пишет, была на стороне государственной идеологии.
Но оставалась ли?
Давайте вспомним 1988 год. Нет, даже сначала 1987. Тогда происходит первый митинг в Купаловском парке, организованный «Тутэйшымі» и «Талакой». И там звучит вслух то, о чем большинство не знало, а меньшинство молчало: о расстрелянных поэтах — исполнилось 50 лет с того дня трагедии белорусской культуры и литературы. Одним из участников того митинга был поэт Анатоль Сыс.
Знала ли до этого Янищиц о «ночи расстрелянных поэтов»? Полагаю, нет. Может, еще и по той причине, что жила в поэзии, обособленно от мира. Может, и не хотела впускать в себя те страшные знания, которыми вдруг стали полниться страницы газет, передачи радио. Но должна была. Помните же — в 1985 году началась «перестройка» — и понемногу, понемногу, а потом как прорвало плотину, и бурное течение понесло к нам (отношу себя к тем самым слепым современникам) льдины такой правды, которая сковывала страшным холодом. Разрушались идеи и убеждения — и не кем, а нами самими под влиянием тех фактов.
Евгения Янищиц, которая на собственном опыте изведала идеологию и практику ее воплощения «изнутри», когда дважды побывала за границей в капиталистических странах, которая чувствовала за собой надзор, не могла не пересмотреть свое отношение к историческим событиям и настоящему времени. Тем более — помним — она была поэтессой с оголенной кожей. У писателя Адама Глобуса есть рассказ «Крыжа-чалавек» — он о Янищиц, о ее страхе, о том давлении, которое на нее оказывалось соглядатаями.
…А потом наступает день 30 октября 1988 года. «Дзяды», разгон и избиение людей. И снова в первых рядах — поэты: Анатоль Сыс, Владимир Орлов. Слово «Курапаты», благодаря Зенону Позняку, приобрело смысл страшной трагедии Беларуси, наполнилась смертью и болью, стало реальной частью истории.
Как восприняла это все Евгения Янищиц?
К сожалению, об этом не упоминают в своих воспоминаниях бывшие подруги Янищиц. Может, вспомнят сейчас?
В любом случае, вежливые товарищи, будьте уверены, спрашивали у поэтессы: а как вы относитесь к последним событиям в Минске?
Представим…
В любом случае, давайте представим гипотетически: поэтесса становится на сторону демократического движения, рядом с Сысом и Орловым. Что означает для коммунистической партии на тот момент такой ее шаг? Она, стремительная, хрупкая и непоколебимая — это же белорусская Жанна Д'Арк!
В те годы появился у людей интерес и к своим предкам. И тут важное: деды и бабушки Евгении Янищиц по всем ее линиям пострадали от коммунистов. Кто-то был раскулачен, у кого-то отобрали хутор и имущество. Предки поэтессы не были голытьбой, они трудились на своей земле, которой имели немало. И их обиды могли открыться Евгении Янищиц совсем в ином свете.
Теперь зададим другой вопрос: могли ли власти рассчитывать на ее идеологическую устойчивость? Мой ответ: нет. И прежде всего потому, что Янищиц тонко чувствовала разницу между добром и злом. Как бы она ни пряталась (если пряталась) от событий и фактов, рано или поздно должна была бы увидеть правду. И убежден: она бы не изменила своему крестному отцу Нилу Гилевичу — и стала бы рядом с ним.
На минутку вернемся назад: вот Янищиц говорит Раисе Боровиковой, что получила реквием. С одной стороны, это письмо могло быть толчком для самоубийства. Мол, какой-то дурак написал, а бедная женщина не выдержала. А с другой стороны — это могло быть спланированной акцией перед убийством (использую здесь в конце концов это слово), хорошим прикрытием.
Одно воспоминание показалось мне чрезвычайно важным: «Может, заслоняла кому солнышко своим талантом. Выяснится когда-нибудь. Но нас уже не будет. Соседка Жени рассказывала, что однажды она выносила мусор и увидела, как какой-то незнакомый мужчина копается у двери Жениной квартиры, пытается ключом открыть дверь. Она спросила, что ему нужно, хозяйки нет дома. Он ответил, что, мол, телевизор пришел ремонтировать. И сразу же пошел, сел в «Жигули» голубого цвета и поехал. Женя никакого мастера не вызывала. Кто подсылал к ней этих людей, неизвестно». Это говорила родная тетя Янищиц Татьяна Жданович.
…Не мы живем с ласточками. Они живут с нами. До тех пор, пока существует в наших душах тот самый запрет дедов: не стреляйте в ласточек.
Комментарии