Бизнесмен Семен Добкин: «Я минчанин, я еврей и сторонник того, чтобы здесь все было по-белорусски»
Бизнесмен Семен Добкин руководит брестским конструкторским бюро «ГСКБ», там создают разного рода энергетические установки. А еще он старший брат того самого Аркадия Добкина — учредителя EPAM.
Корреспондент «Нашей Нивы» Артем Гарбацевич побеседовал с Семеном Добкиным на актуальные политические темы, а также расспросил о семье.
Артем Гарбацевич: Расскажите, чем занимаетесь.
Семен Добкин: Работаем в сфере коммунальной энергетики, выпускаем энергетическое оборудование, 10—12 МВт.
Компания не очень большая. Раньше было 400 человек, в основном работали на Россию, но после 2014 года российский рынок резко сократился, я думаю, в связи с аннексией Крыма. Это больно ударило и по нас — сейчас работников вдвое меньше. Но осуществляем поставки даже в Бразилию и Вьетнам.
А сейчас работаем над техникой, которая снижает объем потребления газа, например.
Осваиваем нетрадиционные виды топлива: торф, солома, даже помет куриный и свиной, мусор. Ведем исследования совместно с НАН в поиске технологий с меньшими затратами. Думаю, еще два-три года — и снова пойдем в рост.
Артем Гарбацевич: Можете ли вы, как энергетик, объяснить, как бы нам соскочить с российской энергетической иглы?
Семен Добкин: Я думаю, что углеводороды мы и в будущем будем покупать. Но меньше, и они будут дешеветь. Здесь ничего принципиально не изменится. Ну, с точки зрения экономики, да — будет шок, но надо пережить. Сколько там у прибалтов времени заняла адаптация схожая, 10 лет? Переживем. И будем независимыми.
Я скажу то, что сегодня скрыто от глаз, но очень важно: Беларусь в сфере ЖКХ за последние 20 лет заместила газ на 25—30%, а отдельные хозяйства, наверное, — под 40%. Это огромное достижение для любой страны. Мы заместили газ щепой — древесиной, которую производим сами.
Моя компания также включилась в процесс, мы производим технику для этого топлива.
Ну и вот АЭС запустим. Думаю, будет польза от этого и в той проекции, в которой вы вопрос задали. В настоящее время появляется масса технологий, которые снижают уровень потребления и газа, и нефти.
Артем Гарбацевич: Почему ваш брат в своих интервью ничего не говорит о вас? Какие у вас отношения?
Семен Добкин: У него обо мне никто и не спрашивает, а изредка и вспомнит. Отношения у нас хорошие. В гости, правда, чаще приезжает он — бывает в Беларуси почти каждый месяц. [Аркадий Добкин живет в Нью-Йорке. — НН]
Артем Гарбацевич: А вы почему не уехали?
Семен Добкин: Ну не все же уезжают. В тот период, когда я мог уехать, мне здесь было интереснее.
У меня был открыт статус беженца в 1992-м году. Все документы оформлены на выезд. Мог переехать в США и получать все виды помощи. Так все тогда уезжали. Жена с сыном уехали, планировалось, что я здесь поработаю немного и поеду вдогонку, но вот засосало. Сын сейчас в Google работает, кем-то вроде начальника отдела. А я здесь. Отношения у меня с ним теплые, но он с Беларусью почти никак не связан, вся его жизнь там.
Артем Гарбацевич: Расскажите о вашей роли в EPAMe. Некоторые говорят, что вы даже первым директором были.
Семен Добкин: Не было такого. Та компания не называлась EPAM, и я там директором не был, а так — «смотрящим». Ведь я уже знал, как работает бизнес: имел свой.
Аркадий создавал EPAM сам и постепенно. Начинали они, по-моему, в подвале на улице Кирова. Конечно, я радовался и радуюсь за брата. Он уже тогда понимал и смотрел вперед, видел, как это всё будет работать, этак по-философски. Поэтому он такого калибра и получился.
А разработки EPAMa никак мне не помогают, мы работаем в разных сферах: у них уже какая-то биофизика, а с энергетикой они не связываются.
Артем Гарбацевич: В чем вы с братом отличаетесь?
Семен Добкин: Мы немного по-разному жили: я был первым ребенком — старше Аркадия на 12 лет. Я родился сразу после войны. Условия жизни были кошмарные, всё время родители работали, буквально негде было жить тогда, ничего не было, разруха. Естественно, родители мной занимались меньше, я был больше предоставлен себе и улице. А ему внимания перепадало больше — ну это я сейчас так думаю, оглядываясь.
Естественно, он талантливее, он и в школе учился лучше, хотя на олимпиады по математике и физике ездил и я. Многие сейчас удивляются: как это я мог плохо учиться. Но это потому, что меня отдали в школу в 6 лет. Если бы отдали в 8, я бы был круглым отличником.
Артем Гарбацевич: Мне, кстати, о вас рассказывали, что вы при СССР были чуть ли не диссидентом.
Семен Добкин: На областном уровне я точно таким считался. Это был конец 1970-х, когда в каждом коллективе работали те, кто слушал и стучал куда надо. Я был начальником отдела, говорил, что думаю, анекдоты рассказывал, ну и меня вызывали потом и проводили «профилактическую работу» с объяснениями. Как я понял, при приеме в партию спрашивали: кто в вашем коллективе диссидент? Вот наши работники и называли меня. Так и стал диссидентом, меня назначили, можно сказать.
Артем Гарбацевич: На днях отмечался День памяти жертв Холокоста. Расскажите, как ваши родители его пережили?
Семен Добкин: Отец родом из Смоленска, его семью эвакуировали в Оренбургскую область. Сам он служил на флоте тогда, четверо его братьев тоже воевали. А мать из Минска, у нее здесь погибло 34 родственника. Она была в гетто, но как-то нашла оружие, бежала к партизанам в отряд «Мститель». Мать участвовала в партизанском параде после освобождения Минска, мы этим гордимся.
Артем Гарбацевич: Сейчас в обществе говорят об интеграции с Россией — что думаете?
Семен Добкин: Я противник интеграции. Мне хочется, чтобы Беларусь была европейской страной, чтобы интеграция свелась к обыкновенным экономическим отношениям. Чтобы с Россией отношения были такими же, как с Польшей. Но чтобы осталось таможенное пространство, от этого не надо отказываться. И не потому что льготы, а потому что отсутствие границы для товаров — это хорошо.
Артем Гарбацевич: Ну вот Европа — делает всё, чтобы туда стекались белорусские умы, но ставит барьеры товарам.
Семен Добкин: Я сам сторонник того, чтобы люди не уезжали. Это большая проблема и для меня — сотрудники уезжают. Я их как могу пытаюсь удержать, но если человек принял решение, то это нереально. Как ты его удержишь, если там в 4 раза зарплата выше? Уезжают, и я не припомню, чтобы кто-то вернулся.
Когда вижу, что человек колеблется, то ищу аргумент, а он в таком случая единственный: «У тебя работа интересная».
Бывает, срабатывает. Зарплату опять же повысим, а так… У нас средняя зарплата на фирме — 1000 рублей.
Артем Гарбацевич: А реально ли нам Польшу догнать? Где-то читал экономиста, который объясняет, что с существующим темпом роста нам чуть ли не 200 лет потребуется.
Семен Добкин: Я тоже это читал. Но если поставить Беларусь в равные правовые условия с поляками, а также предпринять шаги в части доступа к финансам, то догоним за 15 лет.
Нам, прежде всего, не хватает финансов — я говорю о частном сектор. У нас еще осталось достаточно людей, которые имеют и квалификацию, и образование, и уровень предприимчивости.
А что для этого надо делать? Ну здесь экономисты лучше ответят: повышать рейтинг страны, чтобы сюда пришли деньги, банки.
Я белорусов очень высоко ценю. Единственное, чего пока еще нет в нашей ментальности, понятия — его следует заложить, — что учиться приходится каждый год. Все успешные IT-фирмы занимаются непрерывным образованием персонала, они понимают, что это очень важно.
Артем Гарбацевич: У вас весьма патриотичные рассуждения. А потребности освоить белорусский язык вы не испытываете?
Семен Добкин: Я минчанин, я еврей. Белорусский язык учил в школе, однако по-белорусски не разговаривал.
Но я сторонник того, чтобы здесь все было по-белорусски. Было бы правильно, если бы всё делопроизводство переведено было на белорусский. Я бы тогда осваивал этот язык с удовольствием.
Почему не пытался освоить до сих пор? Понимаете, я не активный элемент в этом процессе, я очень загружен работой, веду замкнутую жизнь и при существующем состоянии вещей мне негде столкнуться с белорусским языком.
Но вот и моя дочь тоже так считает — что это нужно сделать административно. Это когда-то намечалось, насколько я знаю. Но, к сожалению, не удалось. Может быть, еще не поздно принять такое решение?
У меня есть возможность периодически встречаться со школьниками — в Минске, по крайней мере, с ними разговариваю регулярно. Их отношение к белорусскому языку за последние пять лет изменилось радикально, потому я и обратил внимание, что теперь белорусский язык у них на повестке дня.
Года три-четыре назад они не хотели слышать про белорусский язык ничего, а теперь они учат и пытаются разговаривать. С чем я связываю это стремление? Наверное дети уже почувствовали себя белорусами, они хотят жить в своей стране, иметь маркеры. Дети понимают, что язык должен быть свой.
Артем Гарбацевич: А как вам вообще современные школьники? Они теперь умнее тех школьников, которыми были братья Добкины?
Семен Добкин: У меня такое впечатление, что, по крайней мере, минские дети поколения 8—9 классов грамотнее нас.
Я думаю что причины здесь две: гораздо лучше преподают языки, чем это делалось в наше время. Многие дети свободно говорят на английском. И интернет. Они получают информацию, которая может отличаться от того, что им говорят в школе. Это заставляет анализировать и, главное, — думать. У нас не было такой информации в том же возрасте.
Комментарии