«Это я, чукча татарская, вам говорю». Журналистка-татарка — о жизни «нерусских» в России
Российские власти и прокремлевские медиа говорят, что цель нынешней войны, которую Россия ведет против соседнего государства, — «денацификация» Украины. Но на самом деле «денацификацией» власти России занимались и раньше — по отношению к «нерусским» народам, живущим в РФ. То, что Путин называет «денацификацией», — не борьба с нацизмом, а желание уничтожить национальную идентичность, сделать так, чтобы украинцев не существовало как народа, считает Фарида Курбангалеева.
Она пишет в медиа «Холод»:
«Чукча татарская», — написала мне в фейсбуке незнакомая женщина. Ей, мягко говоря, не понравился мой пост про последствия российской оккупации в Буче, и она решила отправить меня в нокаут несокрушимым аргументом. Им оказалась моя национальность, и это объяснимо:
нет ничего позорнее для представителя «государствообразующего народа», чем быть чукчей, или татарином, или хохлом. То есть — нерусским.
Этот случай заставил меня вспомнить о «денацификации», которой Путин мотивировал военное вторжение в Украину. Вопреки его плану, с начала полномасштабной войны многие заговорили о том, что она требуется самой России, — и я с этим совершенно согласна. Но дело не только в этом.
То, что Путин называет «денацификацией», — не борьба с нацизмом, а желание уничтожить национальную идентичность, сделать так, чтобы украинцев не существовало как народа.
Вот почему на оккупированных территориях, по сообщениям украинских властей, из библиотек изымают и потом сжигают украинские книги, а в школах отменяют изучение украинского языка. Нет языка — нет культуры, нет идентичности, нет народа.
При этом, до этого в России уже были денацифицированы другие народы. В большей или меньшей степени кроваво — но, в любом случае, довольно успешно.
Моя личная денацификация началась, когда мне было чуть больше трех, — тогда я пошла в детский сад. В этом возрасте я прекрасно говорила на родном татарском. Моя родственница любит вспоминать, как я бойко объясняла ей значения картинок из книжки про окружающий мир: «Менә бу әшәке гөмбә, ә менә бусы — әйбәте» («Это — несъедобный гриб, а это — правильный»).
Признаюсь, я с трудом смогу повторить этот трюк сейчас. Воспитателями детского сада было строго-настрого наказано: у советского ребенка должен быть только один язык — русский. Все остальное — от лукавого, забудьте.
Денацификация делала свое дело — и к первому классу по-татарски я хорошо понимала, но говорить могла уже с трудом. Так я общаюсь и сейчас: все понимаю, но, чтобы ответить, перехожу на русский. Зачем же терять время, судорожно подбирая слова.
В школе татарский был у многих нелюбимым предметом. Еще бы: ты знал, что его изучение абсолютно бессмысленно. Дома на нем говорят редко, а где-то еще — вообще не говорят, и в будущем он вряд ли тебе понадобится. Некоторые мои одноклассники-татары на татарский не ходили, а вместе с русскими детьми посещали краеведение: то есть родной язык к тому моменту они практически не знали.
Это был поздний совок, в котором все еще активно поддерживался миф о дружбе и равенстве народов.
«Посмотри, как хорошо учится Фарида, — обращалась моя учительница Анна Викторовна к моему однокласснику Роме. — Хоть и татарка».
Предположу, что такую же одобрительную материнскую интонацию слышала еще моя мама, которая сразу после окончания школы — перед поступлением на физфак Казанского университета — работала нянечкой в детском саду. Другая нянечка — женщина из русской деревни — ласково называла маму «чаплашечка ты моя». Приблизительно в то же время можно было услышать в казанском трамвае: «Эй вы! А ну перестаньте разговаривать на своем языке!».
Но не будем отвлекаться. Это же мои воспоминания, не мамины.
Могу сказать, что почти все мои городские ровесники-татары — те, чье детство пришлось на 1980-е, — это поколение языковых инвалидов.
Говорить по-татарски было неловко и стыдно. Главным носителем языка в то время были выходцы из деревни. Конечно, была еще прослойка городской интеллигенции — но настолько тонкая и хрупкая, что в городах татарского было почти не слышно. Разве что в национальном театре.
Поэтому, когда в 1990-е годы в республике провозгласили «суверенитет», а татарский язык сделали обязательным к изучению, преподавать этот предмет в школах и вузах, в большинстве своем, стали деревенские. Многие из них говорили по-русски с сильным акцентом, не так уверенно держались и даже не так хорошо одевались, как их коллеги, преподающие физику, алгебру или английский. Отношение к ним было соответствующим: «колхозники».
Трудно представить, чтобы какого-то школьника отругали за двойки по татарскому. Более того, некоторые родители открыто признавались, что поощряют детей его не учить.
По поводу аттестата никто не беспокоился — к выпускному в нем все равно рисовали пятерки и четверки, не портить же человеку жизнь из-за ненужного предмета. Точно так же обстояло дело в техникумах и институтах.
Пришло время, и мы сами стали родителями. Что мы могли сказать своим детям на «языке матери»? От силы пару примитивных фраз. Дедушки и бабушки пытались наверстывать упущенное, но «упущенное» тут — ключевое слово.
Я несколько раз наблюдала картину, когда маме «поздно заговорившего» ребенка пеняли в песочнице другие мамы: это все из-за того, что дома вы говорите с ним на двух языках. Неправильно это, надо определиться. Среди этих «наставниц» были и те, что отдавали своих малышей в школы раннего развития, где дети изучают английский «as early as possible» — то ли с момента, когда ребенок начинает переворачиваться, то ли держать головку. Ведь всем известно, что чем раньше начинаешь учить второй язык, тем лучше.
При этом русские в Татарстане — это очень толерантные русские. Они давно привыкли к татарском именам, национальным праздникам, межнациональным бракам. Они знают слова «исәнмесез» («здравствуйте»), «рәхмәт» («спасибо») и даже в шутку приговаривают «Алла бирсә» («Бог даст»).
Когда я уехала в Москву, то поняла, что в других регионах проблема не ограничивается тем, что русские не хотят учить языки нацменов. Россия — страна хоть и многонациональная, но ксенофобская.
Довольно показательным был мой опыт работы ведущей на канале «Россия». На дворе был 2007 год. В федеральном эфире уже успели поработать Александра Буратаева и Лилия Гильдеева, но отрицательный вау-эффект все равно был налицо. Я периодически натыкалась в интернете на просьбы «убрать эту чурку» или вопросы «А что — русскую не могли найти? А где же Кати, Маши, Наташи?».
Коллеги, в целом, относились ко мне адекватно и доброжелательно. Ну, если не считать забавных уточнений, ходила ли я в хадж и ела ли коня. Как и привычного для любого нацмена вопроса, который звучит так:
— А как тебя можно называть по-русски?
— Никак нельзя, это мое единственное имя.
Гнев, торг, неохотное принятие.
Я знаю множество случаев, когда Фидаиль стновился Федей, Гульнур — Гулей, Камиль — Колей. Да и что далеко ходить: моя бабушка Хадича Фазлеевна 50 лет прожила в коммуналке под прозвищем «тетя Катя». Моя приятельница — аварка Марьян — рассказывала, что, учась в Москве в РГГУ, часто представлялась Марьяной. Ей казалось, что так к ней будут лучше относиться.
Одна девушка из университетской компании периодически говорила ей: «Ну надо же, ты такая нормальная — прямо как мы».
Я помню, как сотрудник Сбербанка, держа в руках мой паспорт гражданина Российской Федерации и прочитав мои ФИО, поинтересовался, гражданином какого государства я являюсь. Как директор школы, в которую пошла моя старшая дочь, сомневалась, что ее интеллектуальные способности такие же, как у ровесников-москвичей: «Южные дети (!) быстрее созревают физически, но умственно иногда отстают». Акушерка в московском роддоме уточняла — принято ли в моей стране прививать новорожденных детей.
Однажды в торговом центре у меня украли кошелек. Первое слово, которое произнес прибывший полицейский, было: «Чурбаны?». Я впала в ступор, потому что, в моем понимании, произносить такое слово защитник правопорядка не имеет права. Я ответила: «Это были две женщины славянской внешности», — чем явно повергла в ступор уже самого полицейского.
Мой троюродный брат Азамат не мог снять в Москве квартиру. Услышав его имя по телефону, москвичи интересовались: «Вы что, узбек?» — и бросали трубку. Он не успевал им рассказать ни о хорошей должности, ни о стабильной зарплате в Сбербанке. Жилье снял только через знакомых.
Чтобы не ограничиваться примерами из личной жизни, я обзвонила своих нерусских друзей и приятелей. Я не прикладывала никаких усилий, никого не разыскивала и не умоляла дать мне комментарий. Это все истории «одного рукопожатия».
Ибрагим, кумык, родившийся в Грозном: «Однажды я отдал документы на оформление загранпаспорта и не мог получить его восемь месяцев. Мне говорили, что он еще не готов. В итоге я просто сел в кабинете сотрудника паспортного стола и заявил, что никуда отсюда не уйду, пока не получу документ. Человек явно не ожидал такой наглости. Подумал немного и вынул мой паспорт из ящика стола».
Артур, чеченец, родившийся в Грозном: «Мы бежали из Чечни во время первой чеченской, я сменил много разных школ. В пятом классе учился в Черкесске. Однажды на уроке речь зашла о чеченцах, и учительница сказала, глядя прямо на меня: «Вы вообще все террористы, вас нужно изолировать». Став студентом, я не мог устроиться на работу. Я не стал официантом в кафе, консультантом в магазине и распространителем рекламных флаеров. Несколько лет назад меня не пустили в новогоднюю ночь в московский ночной клуб. Охранник посмотрел в мой паспорт и отказал, а на просьбу назвать причину, ответил «без комментариев»».
Александра, бурятка из Санкт-Петербурга: «Мне не хотелось спускаться в метро, где на нас всегда смотрели враждебно. Однажды мы ехали там всей семьей и услышали, как кто-то произнес: «Расплодились тут». В другой раз я шла к эскалатору, и незнакомый мужчина начал меня вытеснять из очереди плечом. Я продолжала идти. Тогда он резко меня отодвинул и сказал: «Ты должна русских всегда пропускать вперед, поняла?»».
Александра стала одним из организаторов этнической инициативы «Буряты против войны в Украине». Она попросила российских подписчиков рассказать о проявлениях ксенофобии, с которыми им приходилось сталкиваться в жизни. Сообщения идут уже больше месяца. Читая их, Александра почти перестала спать и написала мне как-то в три часа ночи, что ей, как и многим ее респондентам, требуется психотерапевт.
Но вернусь к своим татарам и к своей денацификации. Несколько лет назад татарский в Татарстане снова сделали необязательным к изучению. Его с радостью бросили посещать не только русские, под давлением которых закон и был принят, но и многие татары. А зачем? Всем понятно, что это абсолютно бессмысленно: на татарском почти нигде не говорят, и в будущем он наверняка не понадобится. Ладно хоть на этом витке истории разговаривать дома не запретили. Посыл был таким: «Разговаривайте дома» и даже — «как плохо, что раньше вам это запрещали».
Большое спасибо, но «разговоры дома» — это тоже дорога в никуда. Это тоже утрата языка, просто растянутая во времени. Я могу утверждать это на примере своих знакомых русских, много лет проживающих в Чехии.
Вот мать, которая радуется за свою 15-летнюю дочь: «Ну надо же, вчера открытку бабушке подписала без единой ошибки!». То есть девочка по-русски отлично говорит (потому что разговаривает на нем дома), но с грамматикой у нее большие проблемы. Дети этой девочки будут говорить чуть похуже, а писать — уже совсем плохо. Внуки будут говорить на ломаном и рассказывать приятелям, что бабушка была русской — прикольно, скажи?
Без систематических уроков и научных программ, учебников и методических пособий, курсов и постоянной практики — язык не сохранить. Тем более, если учить его факультативно. Представьте, если бы так же «по желанию» в школах изучался бы русский. Или химия, или алгебра. Много ли школьников пожелали бы посещать эти предметы? Потеря языка в условиях «хочешь учи — хочешь нет» — это вопрос пары-тройки поколений.
Никто из моих русских друзей, родившихся и выросших в Татарстане, татарским не владеет и учить не собирается.
В качестве иллюстрации я приведу примеры разговоров с моими подругами. Обе — интеллигентные женщины с высшим образованием и высоким уровнем эмпатии. «Чукчей татарской» они меня никогда не назовут.
Диалог номер один (состоялся до отмены обязательного изучения татарского языка в школах):
— Татарский стоит в расписании каждый день, как это надоело! Катя (дочь, имя изменено) из-за него очень устает. Скорее бы его убрали!
— А что ты будешь делать, если его уберут?
— Хочу, чтобы доставили английский, и хорошо бы, чтобы итальянский. Мечтаю, чтобы она уехала учиться в Италию.
— Но ведь не все дети туда уедут. Многие всю жизнь проживут в Татарстане.
— Ну и что? А татарский-то им зачем нужен?
— Чтобы разговаривать с друзьями, например. Слушай, а ты не хотела бы знать татарский, чтобы разговаривать на нем со мной? Ведь я говорю с тобой по-русски.
— Ну ты даешь! Не слишком ли это большая жертва — изучать татарский для того, чтобы просто говорить с тобой?
Диалог номер два, но приведу его как монолог (был произнесен после отмены татарского языка как обязательного предмета):
— Слава богу, татарский убрали. Я как вспомню школу, так вздрогну (произносит по-татарски фразу «Моя родина — республика Татарстан», намеренно коверкая слова). Лучше бы вместо него какое-нибудь краеведение поставили. У меня на работе куча русских коллег, которые приехали из Казахстана. С трудом здесь получают российское гражданство, экзамен по-русскому сдают, представляешь. Но там их притесняют, заставляют казахский учить.
Я даже подумала: хорошо, что мои бабушка и дедушка в свое время приехали строить КАМАЗ, а не условный Байконур. А то бы и мне пришлось так мучиться — учить казахский или решать вопросы с российским гражданством.
Постойте, пожалуйста. Вот мои бабушка и дедушка никуда не приезжали строить КАМАЗ. И другие бабушка и дедушка тоже не приезжали. Они всю жизнь прожили на этой земле. До этого — на ней веками жили их бабушки и дедушки. Они говорили, читали и писали по-татарски. До тех пор, пока кто-то не решил этот процесс администрировать и регламентировать. Денацифицировать татар, грубо говоря.
Да, Путин ввел в оборот термин, но, конечно, не сам процесс. Политика унификации «инородцев» проводилась еще в Российской империи, а при советской власти — достигла апогея. За последние 100 лет татарам дважды меняли алфавит. До большевистского переворота и некоторое время после него — татары писали и читали на арабском. Эту письменность не трогали даже тогда, когда на ограде Лядского садика в центре Казани висела табличка «Музыкантам и татарам вход воспрещен».
В конце 1920-х годов татар перевели на яналиф — алфавит на основе латиницы, а уже в 1939-м — на кириллицу — кстати, максимально неподходящий вариант для татарской фонетики. В результате татары были отрезаны от огромного пласта литературы, поэзии, философских и религиозных трудов, созданных на основе арабского алфавита. А соответственно, и от собственной истории и культуры.
Мой отец, родившийся в 1940-е, детство и юность провел в Старой Татарской слободе — низинной части Казани, где исторически проживали татары. Сейчас этот район превратили в красочный туристический лубок с ярко выраженным национальным колоритом. Но надо понимать, что до 1917 года выбора у татар особо не было: жить в престижной верхней части города они, в большинстве своем, не имели права.
По словам моего папы, в его детстве этом районе не было ни одного русского, не умеющего говорить по-татарски. А к середине прошлого века русских там жило немало. Его подружки детства — Полина и Катя — переходили на татарский всякий раз, когда хотели посекретничать при матери, которая татарского не знала. Это значит, что там, куда процесс денацификации не проникал, были видны замечательные результаты — подлинная, а не показная дружба народов. При истинном равенстве, взаимоуважении и сохранении национальной идентичности.
В наши дни этот сюжет кажется фантастическим, и я не могу найти ответ на вопрос: почему тем русским было не зазорно говорить по-татарски и куда эти русские делись? Еще я испытываю чувство вины от того, что сама не прикладывала достаточно усилий, чтобы развивать и сохранять язык в своей семье. Я думаю, что надо было нанять репетитора. Я думаю, что надо было купить самоучитель. Я думаю, что надо побольше говорить со старенькими родителями. Хотя бы сейчас, хотя бы кое-как. И хотя бы через пень-колоду, но все равно пытаться говорить с детьми.
Так что в словах незнакомой женщины из фейсбука есть доля правды. В некотором роде я действительно «чукча татарская» — непонятный гибрид, человек без роду и племени и без языка, пытающийся ухватиться за отмирающие корни.
Ну, а что же будет потом, когда Украина одержит в войне с Россией не только моральную, но и физическую победу? Что будет, когда украинцы освободят оккупированные территории, когда вернут в школы украинский язык, когда напечатают на нем новые прекрасные книги? А Россия (я очень хочу в это верить) наконец-то и вправду будет свободной. Что будет не с украинцами, разумеется, а с нами — денацифицированными российскими чебуреками? Хочу ошибаться, но я, кажется, знаю — что.
Недавно я случайно наткнулась в фейсбуке на откровенно ксенофобский комментарий. В ветке обсуждались санкции, которые власти США побоялись ввести против Алины Кабаевой. Один из участников разговора заметил: «А что с нее взять? Обычная татарская женщина: муж, дети, семья. Много ума не надо». Этот комментарий лайкнул человек, с которым у меня несколько десятков общих друзей, автор пламенных постов против войны в Украине.
На мое недоуменное замечание, фейсбук-друг наставил кучу смайликов-скобочек и написал: «извините». А когда я заметила, что мне совсем не смешно, резко сменил тон. Он несколько раз повторил, что «говорит со мной на равных» и посоветовал «не нагнетать душную тему».
Так что мы, нерусские, пойдем ко дну с этим кораблем — туда, куда его отправили свободные украинцы. Говорящие на родном языке и дома, и в школе, и на работе, и где захотят.
Мы пойдем туда вместе с нашей либеральной общественностью, которая будет искренне радоваться победе Украины, а потом возьмется строить «прекрасную Россию будущего». Но кое-что в этой России останется прежним. В ней никого не заставят учить неродные или ненужные языки. Ведь это нарушение прав, свобод и вообще недемократично. Стремящихся делать это самостоятельно будет все меньше. Желающие смогут разговаривать дома или брать факультатив. И не нагнетать, разумеется. Тот, кто попробует возмущаться, будет объявлен националистом и русофобом.
Это я, чукча татарская, вам говорю.
Комментарии