Ответ на этот вопрос российский журналист Андрей Архангельский находит в отрицании морали. В отличие от официального патриотизма и традиционных скреп, это напрямую не афишируется, но тем не менее внушается настойчиво и упорно: «жить не по лжи» — утопия. Все вокруг врут.
Журналист отмечает, что где-то в начале 2000-х в российской общественной дискуссии появилось одно показательное выражение — «неполживцы».
Его образовали от названия статьи нобелевского лауреата Александра Солженицына «Жить не по лжи» (1974), чтобы высмеивать бывших антисоветчиков. Но за этим стояло что-то более глубокое: отрицалась сама возможность жить не по лжи.
Архангельский вспоминает, что еще недавно, в годы горбачевской перестройки призыв «жить не по лжи» был ее идейным стержнем. Общество верило, что для преодоления накопившихся проблем необходимо перестать лгать друг другу. И вдруг в 2000-х это заново стало выглядеть смешным и утопией.
Обозреватель считает, что здесь и находится корень путинской идеологии.
В отличие от официального патриотизма и традиционных скреп, его нигде напрямую не афишировали, но тем не менее настойчиво и упорно призывали: жить не по лжи — утопия. Все вокруг врут.
Данная концепция подразумевает, что человек никогда не станет лучше. Его не изменят никакие «большие перемены». Он при любых обстоятельствах, где только можно, украдет или солжет. Поэтому никто не может остаться «чистеньким».
Обозреватель отмечает, что эта концепция проникла и в российскую пропаганду. Ее всегда использовали, когда нечего было привести в оправдание. Например, когда уже нельзя было скрыть, что российские спортсмены принимали запрещенные препараты. Сначала пропаганда пыталась доказать, что «им подбросили препараты, подлили в чай, подмешали враги». Но, когда уже все было доказано, пропагандисты заявили «так делают все».
По мнению Архангельского, выражение «так делают все» является фундаментальной установкой путинской идеологии. Оно очень практично, так как подразумевает, что «святых нет», что никто не лучше других. Если никто «не лучше других», если все одинаково плохи (тем более на Западе, — тогда какие требования к нам?
Такой подход, считает обозреватель, помогает управлять, так как он не предполагает наличия идеала. В ситуации, когда никакой правды нет и быть не может, присутствует обширное пространство для интерпретаций и манипуляций. Расширяется свобода политического маневра.
«И эту проповедь цинизма — «святых нет» — пропаганда не забывала подспудно вызывать все последние 20 лет вместе с официозом о нашем моральном превосходстве», — отмечает Архангельский.
По его мнению, в данную идеологию вполне вписывается и война. Развязав войну, путинский режим подорвал все прежние моральные устои. Война замазала всех — и сторонников, и соперников, и нейтралов. Сейчас быть в белом пальто невозможно — разве что добровольно отдать себя на пытку системе.
Обозреватель считает, что в 2000-х годах в России установился имморализм, в основе которого лежало советское представление об имманентной безнравственности буржуазной жизни, критика которого звучала на страницах журнала «Крокодил» и подобных изданий.
Представление о том, что на Западе «вся жизнь построена на обмане, все политики — лжецы, врать — их работа», которое тиражировалось в советское время, в 2000-х послужило основой для тихой легитимации этой идеологии в путинской России. Как и представление о первоначальной безнравственности капитализма.
Обозреватель отмечает, что сначала иморализм был просто лакуной, мировоззренческой пустотой, образовавшейся после краха СССР. В то время шел «поиск национальной идеи», который ни к чему не привел. А спустя время, к общему удивлению, выяснилось, что «все и так работает».
Имморализм Архангельский называет «постмодернистским открытием Кремля». По его мнению, ценностная пустота, неопределенность, идеологическая размытость в XXI веке оказалась тем, что работает лучше, чем любые догмы или декларации. По своему определению имморализм шире любых догм. Он отмечает, что в политике иморализм очень практичен, поскольку дает более широкий коридор возможностей.
По его мнению, в идеологии имморализма, помимо практической выгоды, есть еще и лучшее средство против будущего — основной проблемы России начала XXI века.
Архангельский сравнивает тоталитарные режимы ХХ и XXI веков и приходит к выводу, что главным врагом тоталитаризма 2.0 становится будущее как таковое. Имморализм в качестве идеологии подходит здесь идеально. В отличие от установок на прогресс («человек со со временем может становиться лучше»), имморализм основывается на обратном: изменить человеческую природу в принципе невозможно, человек всегда останется лишь бы каким — а значит, и надеяться на будущее бессмысленно.
По мнению обозревателя, авторитарные режимы нового типа сознательно концептуализируют страх населения перед будущим. А также подспудно сообщают обывателю, что «все лучшее уже сделано», человечество исчерпало свой потенциал. Дальше идти некуда. Время при имморализме, таким образом, как бы останавливается.
Другим аспектом имморализма как идеологии, по мнению Архангельского, является борьба с любым идеалом как таковым. Чтобы слова такого не было. Поэтому, отмечает обозреватель, именно интеллигенция (которая в России считается единственным хранителем человеколюбивых идеалов) тщательно и целенаправленно высмеивалась все последние 20 лет.
Архангельский ставит вопрос, как вырваться из этой ловушки имморализма? Как прервать круговорот, преодолеть замкнутый круг? Он отмечает, что сегодня все мыслящие в России — и уехавшие, и оставшиеся, — также находятся в плену постулата о том, что будущего уже не создать.
Сейчас представить себе лучшее будущее действительно почти невозможно. Для этого, замечает обозреватель, сначала придется преодолеть кошмарную современность. А любая попытка нащупать идеал в этих условиях утопична. Того, кто попытается это сделать, в лучшем случае поднимут на смех.
Архангельский отмечает, что разговор о будущем сейчас вещь рискованная. Но придется учиться этому заново. Он считает, что имморализму на равных сегодня может противостоять только мысль, разговор, рассуждение о будущем — какой бы утопической и несбыточной она ни казалась.
По его мнению, возвращение морали также невозможно без возвращения политики в ее европейском смысле — как пространства конкуренции идей и соперничества.
Он уверен, что свободная политика сегодня и есть практическое воплощение нравственности, которая вырабатывается и принимается в общественной дискуссии.
Именно свободная политика является противоположностью иморализма. Она — коллективное воплощение морали в XXI веке (если это настоящая политика, а не ее суррогат).
Именно политика и процессы, которые ее сопровождают (выборы в первую очередь), и есть в практическом смысле выяснение границ между добром и злом.
Читайте еще:
Политолог Марков: Российская государственная система продемонстрировала высокую степень неадекватности
«Кодекс чести коммунистов списан с библейских заповедей». Караев похвалил сталинские времена
«Часть нейтралов поддается пропаганде. Начинают думать, что, может, так и надо». Как будет развиваться белорусское общество в условиях тотальных репрессий
Про «иллюзию Бабарико» и «непредсказуемое, которое нас ждет». Историк Фридман сравнивает лукашизм с другими диктатурами и уверен, что молодежь спросит: «Как так получилось, что все вокруг российское?»
Комментарии
там не афішавалі, а ў нас прам адкрытым тэкстам кажуць ужо - хЛУсіце-хЛУсіце-і яшчэ раз хЛУсіце - nashaniva.com/316865 - і будзе вам ,,царствие ннбесное,, - "Ён запэўнівае будучых удзельнікаў выбарчых камісій: не бойцеся, калі апазіцыя вас унясе ў чорныя спісы, гэта, маўляў, адкрые вам любыя дзверы ў дзяржструктурах."