«Мы не в безопасности и не будем в безопасности». Журналистка Елена Костюченко рассказала, как ее отравили в Германии

После возвращения из Украины Елена Костюченко не собиралась покидать Россию, но ее уговорил это сделать главный редактор «Новой газеты», нобелевский лауреат Дмитрий Муратов. Так она оказалась в Германии, а так как «Новая газета» из-за репрессий путинского режима столкнулась с большими проблемами, то она перешла на работу в «Медузу». И уже собиралась полноценно начать работать.

«Я нашла квартиру в Берлине и переехала. 29 сентября я вышла на работу в «Медузу». Мы решили, что моей первой командировкой будет Иран. Я бывала в Иране и знала, как там работать. Я нашла людей, которые будут мне помогать, сделала визу, купила одежду. Мы решили, что следующей командировкой после Ирана будет Украина. «Медуза» попросила, чтобы до поездки в Иран я подала документы на украинскую визу», — рассказывает журналистка.

С украинской визой были проблемы, но женщине в конце концов удалось договориться, что ее примут в украинском консульстве в Мюнхене. 

В Мюнхен Костюченко выбралась 18 октября, но решить там дела за день не удалось, позже нужно было ехать еще. Ничего не предвещало беды.

«Подруга забрала меня возле консульства и мы поехали обедать. Мы ели в ресторане, сидели на улице. Пока мы сидели, к столику дважды подходили ее знакомые — мужчина и две женщины. Я думала: какой Мюнхен маленький город, оказывается, все друг друга знают. Я уходила в туалет, возвращалась. Думала только о визе — шансов получить немного, но вдруг получится.

Потом подруга повезла меня на вокзал.

Когда мы подъезжали, она сказала: «Ты знаешь, от тебя плохо пахнет. Я поищу дезодорант». Дезодорант не нашелся. Я помню, что удивилась ее словам: она тактичный человек и ни за что бы не сказала, если бы я и правда не пахла отвратительно.

В поезде я нашла свое место и сразу пошла в туалет. Я смочила салфетки и стала вытираться.

Оказалось, я сильно вспотела. Запах пота был резкий и странный: пахло гнилыми фруктами.

Я села на свое место и стала вычитывать рукопись книги. Через какое-то время поняла, что читаю один абзац снова и снова, не могу продвинуться дальше. Я прислушалась к себе. Болела голова.

За три недели до этого я перенесла ковид. Я подумала: неужели я снова заболела. […] Попробовала вернуться к книге, но мне становилось все хуже. Головная боль усилилась. Я продолжала потеть, снова пошла в туалет, снова вытерлась салфетками…

Когда я вышла на вокзале, поняла, что не могу сообразить, как мне добраться до дома. Я знала, что мне надо перейти на метро, но не понимала как. Думала выйти на улицу и вызвать такси, но сама мысль о том, что надо ориентироваться по карте в приложении, сопоставлять с ней реальные улицы, вызывала ужас. Я думала: это очень сложная задача, я не справлюсь.

Долго искала переход на платформу с поездами метро. На платформе расплакалась: не понимала, в какую сторону надо ехать. Мне помогли другие пассажиры. От метро до дома идти пять минут.

Я шла очень долго. Через каждые несколько шагов я опускала сумку на землю (она казалась невыносимо тяжелой), отдыхала. На лестнице у меня появилась одышка. Я думала: как же меня скрутило, долбаный ковид.

Дома я сразу легла спать. Я надеялась, что после сна мне станет лучше. Но стало хуже. Я проснулась от боли в животе. Она была странной — очень сильной, но не резкой, ее как будто включали и выключали. Я попыталась сесть и легла обратно. Голова кружилась так, что комната, казалось, вращается. С каждым вращением нарастала тошнота. Я дошла до туалета, там меня вырвало. […]

Живот болел все сильнее. Было больно даже касаться кожи. Эту ночь и несколько следующих я почти не спала — как только наваливался сон, боль меня будила. Голова продолжала кружиться, стоило мне сесть или встать. На третий день стало понятно, что в командировку я не еду — и что это не ковид.

В Берлине непросто сразу попасть к врачу. Я смогла оказаться у врача только через 10 дней, 28 октября. Это была обычная поликлиника в моем районе. Врачи — их было двое — сразу сказали, что это отложенные последствия ковида. «Они до полугода длятся. Если через полгода не станет лучше, приходите снова».

Провели УЗИ — все в норме, постучали по животу. Я уговорила их взять кровь. Вышла из поликлиники успокоенная — пожалуй, ничего страшного, скоро станет лучше.

Анализ крови пришел плохой. Печеночные ферменты АЛТ и АСТ оказались в пять раз выше нормы. Взяли анализ мочи. Там оказалась кровь. Врачи больше не шутили.

Меня передали другой специалистке. Она сказала: скорее всего, это какой-то из вирусных гепатитов, наверняка привезли с войны. Вот найдем и начнем вас лечить.

Анализ на гепатиты пришел отрицательный. Симптомы менялись. Живот болел не так сильно, голова кружилась меньше. Сил не было совсем. Начало опухать лицо. Затем появились отеки на пальцах рук. Я с трудом сняла кольца и больше не смогла надеть. Пальцы напоминали сосиски. Начали отекать стопы. Отеки становились все больше, линия подбородка исчезла, мое лицо не было моим лицом.

У зеркала мне требовалось время, чтобы узнать себя. Иногда начинало стучать сердце — быстро, как будто бегу. Иногда начинали гореть ладони и стопы — становились красными, блестящими.

Я уставала от всего. Сложно было спуститься по лестнице. Иногда мы выходили гулять — на 15 минут, на полчаса, потом я уставала так, что надо было возвращаться. Я перестала спать — уже не от боли. Как будто мозг забыл, как надо засыпать. Я лежала часами, […] смотрела в потолок и думала: что же со мной такое.

Печеночные ферменты продолжали расти. В моче по-прежнему была кровь. Я продолжала ходить по врачам. Они высказывали версии, проверяли, высказывали следующие. Аутоиммунные заболевания, осложненный пиелонефрит, системные заболевания.

«Медуза» подключила врача, которому она доверяла. Врач решил повторить анализы на вирусные гепатиты (отрицательно).

Когда я ехала домой из больницы, он написал: «Есть вероятность, что вы могли быть отравлены?» Я ответила: «Нет, не настолько я опасная».

12 декабря я снова была у врача в поликлинике. Новый раунд анализов, показатели хуже, АЛТ превышен в семь раз. Мы сидели в ее кабинете. Она молчала, перебирала бумаги. Она сказала: «Елена, версий остается две. Первая — что антидепрессанты, которые вы принимаете, могли начать работать совсем нестандартно. Но вы недавно меняли таблетки, а симптомы остались те же и показатели крови те же. Поэтому вторая версия. Постарайтесь не волноваться. Возможно, вас отравили».

Я засмеялась. Врач молчала. Я сказала: «Это невозможно». Врач сказала: «Мы исключили все остальное. Простите. Вам надо в токсикологию «Шарите».

Следующие три дня я лежала и думала. Сейчас не помню о чем. Яна говорит, что в первый день я рассказывала, что это глупость и врачи ошиблись, просто не смогли поставить правильный диагноз и не хотят искать дальше. Потом я молчала. Потом связалась с «Медузой» и мы стали думать, что делать. Чтобы сдать анализы на токсины, надо обратиться в полицию. И я обратилась в полицию.

Из участка меня направили в больницу. Туда же приехали полицейские, опросили меня и врачей. Первый допрос был в криминальной полиции Берлина и длился девять часов. Полицейских интересовало все — над чем я работала, над чем собиралась работать, с кем контактировала в Украине, с кем контактирую из коллег. 17 и 18 октября пришлось вспомнить поминутно.

Мою квартиру и вещи проверили на радиацию. Проверили на радиацию и меня. Забрали вещи, в которых я была в Мюнхене.

Полицейские проверяли мою квартиру на безопасность. Офицер сказал: «Почему вы живете с открытыми шторами? Вас же можно застрелить с балкона из дома напротив».

Полицейские сказали, что я должна соблюдать правила безопасности. Какие? «Поменяйте квартиру. Ходите разными дорогами до дома. Не заказывайте такси от адреса до адреса, выходите из машины за квартал. Ходите на улице в солнечных очках». «— И этого достаточно?» «— Ну, это увеличит ваши шансы».

Полицейские были злы на меня. […]

— Я не понимаю, почему вы пришли к нам так поздно. Вы должны были позвонить в полицию сразу, как вам стало плохо в поезде. Мы бы встретили вас на станции.

— Но я не думала, что это отравление. Я и сейчас не уверена.

— А почему вы не думали?

— Мне дико было думать такое. И я же в Европе.

— И что?

— Я чувствовала, что я в безопасности.

— Вот этим вы нас и бесите. Вы приезжаете и думаете, что вы на каникулах. Что здесь как бы рай. Никто даже не думает, что надо беречься. У нас происходят политические убийства. У нас действуют российские спецслужбы. Ваша беспечность, ваша и ваших коллег, запредельна.

О ходе полицейского расследования меня не информировали. 2 апреля на журналистской конференции ко мне подошел главный редактор The Insider Рома Доброхотов. Отвел в сторону.

«Лена, у меня к тебе личный вопрос. Но я сначала кое-что тебе скажу. Мы с Христо Грозевым из Bellingcat сейчас расследуем серию отравлений в Европе. Пострадавшие — российские журналистки. Я хотел тебя спросить. То, что ты не пишешь столько времени, связано с твоим здоровьем?» И я рассказала ему то, что сейчас рассказываю вам.

2 мая прокуратура Берлина прислала письмо, где сообщала, что дело, возбужденное по статье покушение на убийство, прекращено. Расследование не выявило «никаких указаний» на то, что меня пытались убить. «Имеющиеся показатели крови не дают четких указаний на отравление».

Врачи, консультирующие Insider и Bellingcat, сообщили, что наиболее вероятное объяснение того, что случилось со мной, — отравление хлорорганическим соединением. Я передала эту информацию полиции. 21 июля прокуратура открыла дело снова.

Что со мной сейчас? Боль, тошнота, отеки прошли. Силы не вернулись. Я ушла из штата «Медузы» — мне еще очень далеко до командировок. Сейчас я могу работать три часа в день. Это время увеличивается, но медленно. Бывают дни, когда я не могу делать ничего. Тогда я лежу и пытаюсь себя не ненавидеть. […]

Через несколько недель выйдет моя книга, в которой я рассказываю, как Россия приходила к фашизму. Книга выйдет на нескольких языках. Полицейские считают, что выход книги может стать триггером. Что люди, пытавшиеся меня убить в Украине и, возможно, пытавшиеся сделать это в Германии, попытаются снова.

Я хочу жить. Поэтому я пишу этот текст. Еще я хочу, чтобы мои коллеги, мои друзья, активисты и политические беженцы, которые сейчас находятся за рубежом, были осторожны. Были осторожнее меня. Мы не в безопасности и не будем в безопасности, пока в России не сменится политический режим. Наша работа приближает его конец, он защищает себя.

Если вам внезапно стало плохо — пожалуйста, не отбрасывайте версию отравления, скажите о ней врачам. Боритесь за себя. Если это уже случилось с вами, пожалуйста, свяжитесь с расследователями The Insider или Bellingcat. Они ищут тех, кто пытается нас убить.

• 10
• 0
• 6
• 2
• 5
• 8
• 39
• 0