Саша Филипенко: Власти должны осознать, что не будет никаких переговоров, что люди должны оказаться на свободе — и все

По поводу издания книг Саши Филипенко по-белорусски «Салідарнасць» поговорила с писателем о новом звучании его книг, языковом вопросе, атмосфере на родине и освобождении политзаключенных. А также узнала, работает ли он над новыми книгами.

Павялічыць

— Конечно, перевод моих книг на белорусский язык — очень значимое для меня событие, — говорит Саша Филипенко. — Почти год мы пытались это сделать, было трудно. Вот люди видят: появилась новая книжка, но, чтобы это произошло, мы многое сделали. И я очень рад, что получилось.

— А в чем были сложности?

— Иногда попадались белорусские издатели, которые говорили, что книга уже вышла на русском языке: она очень известная, и все, кто хотел, наверное, уже прочитали, поэтому продать ее, возможно, будет трудно. Поэтому было сложно найти своего издателя, и я очень благодарен издательству Gutenberg, что это наконец случится.

Мне кажется, что перевод получился очень хороший. Я не пишу на белорусском языке, потому что я его не чувствую так хорошо. И когда начали переводить на белорусский язык, я понял, что у переводчицы и редактора чувство языка гораздо лучше, чем у меня. У меня это просто вопрос инструментария.

— А советуете ли белорусам, которые уже прочитали эти книги на русском, перечитать на белорусском?

— Конечно, мне кажется это очень интересным. Ты читаешь эту историю не то, что иначе, но это другой взгляд. Мне самому очень интересно было читать.

— Сейчас среди белорусов, кажется, остро стоит языковой вопрос: многие переходят на белорусский, обсуждается статус нашего языка в будущем. Какие у вас мысли по поводу языкового вопроса?

— Я вижу, что большинство белорусов, которые переходят на белорусский язык, за пределами страны. Они переходят на него в Тбилиси, в Варшаве. И я не очень понимаю, как это может помочь белорусскому языку внутри страны. Думаю, что будет хорошо, если белорусы в Беларуси будут говорить по-белорусски.

Во-вторых, мне кажется, что сейчас многие белорусы, которые никогда не говорили на белорусском языке, начинают говорить на нем потому, что якобы русский стал токсичным, а белорусский вроде бы нет: с ним все хорошо, поэтому, мол, лучше быть хорошим человеком и настоящим белорусом.

Но для меня языкового вопроса вообще не существует. Мне все равно, кто вы, на каком языке разговариваете. В этом смысле для меня белорус не становится лучше или нет, когда разговаривает на белорусском или русском. Это выбор каждого человека.

Сейчас ситуация сложилась так, что белорусский язык каждый день уничтожают, мы это понимаем. Если мы хотим, чтобы ее не уничтожали, то, во-первых и самое главное, что мы должны делать — это разговаривать со своими детьми на белорусском языке. А потом уже каждый сам будет решать, какой язык хочет использовать.

— Вы разговариваете на белорусском языке со своим сыном, или, может, он изучает белорусский?

— Он не изучает белорусский язык, но смотрит видео на YouTube на белорусском. Конечно, мы разговариваем (на белорусском — С.), и когда мы говорим с друзьями на белорусском, он тоже это слышит.

Я разговариваю с сыном на английском, французском, русском языках. Дальше, если он будет решать, где жить, он уже сам будет выбирать, на каком языке говорить.

Он знает, что у него есть такие корни (белорусские — С.), такой язык тоже. Но сейчас ему трудно его именно изучать, русский он тоже не изучает, потому что мы живем в Швейцарии.

— Ваши книги в переводе на белорусский язык можно будет прочитать онлайн на сайте издательства. Это хорошая новость для людей в Беларуси, так как они смогут читать книги без возможных ограничений. А поддерживаете ли вы связь с белорусами внутри страны, что можете рассказать об отношениях людей между собой?

— Я много с кем разговариваю из Беларуси, в том числе для работы, так как тоже работаю журналистом и пишу для европейской прессы. Сейчас, разумеется, все немножко притихли. Но это совсем не говорит о том, что все сдались. Наверное, это было поражение (в 2020 году — С.), не получилось сделать то, что мы хотели.

Но я понимаю, что, как только будет возможность, белорусы снова будут протестовать, в этом смысле ничего не закончилось. Какой-то бой мы проиграли, но война все еще идет, и именно из-за этого каждый день продолжаются репрессии.

Павялічыць

Люди, которые сохранили власть, чувствуют: если этих репрессий не будет, то белорусы поймут, что началась какая-то оттепель и можно заново выходить на улицы.

Кстати, самая большая награда для меня (я говорил об этом недавно в Берлине, когда впервые читал отрывки на белорусском языке) — это то, что в 2020 году люди, находясь за решеткой, читали «Бывшего сына» и передавали его из камеры в камеру. Я знаю, что эта книжка была важна для людей, что это была терапия за решеткой.

— Во французской газете «Комета» вы описали условный путеводитель по современной Беларуси. Можете рассказать, что больше всего удивляет иностранцев в белорусском вопросе и что в этом контексте удивляет вас?

— Меня удивляет, что никто ничего не знает о Беларуси. Но, кажется, в этом есть и наша вина. Очень трудно, когда ты описываешь происходящее. А людям в Европе очень трудно поверить в это.

В Швейцарии от людей я слышал, что они были у нас три дня: в Беларуси хорошие рестораны, чистые улицы, и нельзя говорить, что Лукашенко — диктатор. То есть люди на самом деле не понимают, что происходит в стране.

Неделю назад у меня было выступление в Базеле: женщина-швейцарка начала рассказывать, что заинтересовалась пенсионной системой Беларуси и считает, что она гораздо лучше, чем в Швейцарии.

Что якобы у нас пенсионеры живут лучше, чем пенсионеры в Швейцарии, и имеют возможность ездить в санатории. Я слушал это и думал: смогла бы она месяц пожить так, как живут белорусские пенсионеры?

— Сейчас остро стоит вопрос политзаключенных. Нет единого решения, как освободить из людей. Вы в этой истории, к сожалению, уже не только наблюдатель, так как недавно задерживали вашего отца. Что вы думаете по поводу вопроса политзаключенных?

— Я вижу, как сейчас люди говорят, что надо идти на уступки, отменять санкции, чтобы спасать политзаключенных. Якобы после их освобождения власти не задержат других. Мне кажется, что так не будет, и в этот же день за решеткой окажутся новые люди, потому что власть будет понимать: ага, значит, это работает.

У меня сейчас родители в Минске в заложниках. Но я все равно понимаю, что есть только единственное условие: люди должны оказаться на свободе безо всяких условий. Власти должны осознать, что не будет никаких переговоров: люди должны оказаться на свободе, и все.

Кто-то говорил, что даже на войне стороны меняются пленными. Но у нас нет пленных: нет в Варшаве Азаренка или кого-то с той стороны. Менять санкции на пленных — это совсем не то.

Мы можем представить, что Колесникова или Бабарико выйдут на свободу, и каждый белорус хочет, чтобы это случилось. Но у этого есть какая-то себестоимость, если на следующий день другой человек окажется за решеткой. Как это можно не учитывать?

Павялічыць

И почему-то, если ты не поддерживаешь идею уступок, то у тебя якобы нет сердца, нет эмпатии. Наоборот, есть сердце и есть эмпатия, просто, когда ты борешься с диктатурой, надо быть реалистом.

— Вы много раз рассказывали, что на фоне войны в Украине белорусский контекст теряется. Меняется ли ситуация в последнее время?

— Да, сейчас еще и украинский контекст теряется. Происходят события в Израиле, другие события. Думаю, сейчас украинцы начинают чувствовать то, что чувствовали мы. Я работаю с журналистами, которые описывают, что происходит в США перед выборами, и у всех кандидатов, и на местных выборах Украина стоит на 10-м или 11-м месте.

Конечно, думаю, большая поддержка будет от стран, которые рядом (с Украиной — С.). Но людям, живущим в Португалии, Испании, Италии… У меня сын приходит из швейцарской школы и рассказывает, что люди в Швейцарии не понимают, что идет война в Украине.

Мне кажется, что мы восхищаемся конфликтами как сериалами Netflix: ого, давайте посмотрим второй сезон. А потом становится не интересно, и давайте уже какой-то новый сериал посмотрим.

Поэтому то, что мы можем делать — продолжать рассказывать, что ничего не изменилось.

— Вы много говорите о работе журналистом. Вы сейчас пишете книги?

— Да, я начал работать над новой книгой.

— Что изменилось, ведь чуть больше, чем год назад, вы говорили, что не можете писать книги? И, если не секрет, какая тема новой книги?

— Секрет.

В какой-то момент я устал и не мог писать. Даже не мог представить, что начну писать новую книжку. Это сложный вопрос — есть ли смысл сейчас вообще писать книжку, ведь ты понимаешь, что книги ни на что не влияют. Но, с другой стороны, они влияют на тебя, на многих читателей, ставятся пьесы в театре.

И вот если посмотреть на происходящее сейчас с нашим миром, видно, что только в этом и есть смысл — заниматься культурой, литературой, театром.

Постановка, которая вышла по «Кремулятору» в Берлине, очень повлияла на меня: не в том смысле, что я горжусь: вот, по моей книжке поставили, а в том, что Диденко (Максим Диденко, режиссер — С.) и все, кто там участвовал, сделали своими силами, без поддержки театров или кого-то, большой крупный спектакль.

Для меня очень важно и существенно, что люди занимаются искусством, несмотря ни на что. И тогда ты начинаешь думать, что надо писать, и пишешь. Поэтому я считаю, что сейчас очень важно заниматься искусством — это то, что мы можем делать, чтобы оставаться людьми.

— В книге «Возвращение в Острог» вы предсказали полномасштабную войну России и Украины. Что вы думаете о будущем сегодня: мы на пороге великой катастрофы или, наоборот, движемся к позитивным изменениям?

— Можно я не буду отвечать? Все, что я говорю, потом случается. Еще до Острога в 2015-2016 году я в интервью говорил, что будет большая война. То, что я сейчас вижу и чувствую… У меня нет хороших прогнозов. Поэтому давайте сделаем так, что я не ответил на этот вопрос.

• 16
• 0
• 1
• 1
• 2
• 7
• 5
• 0