«Откуда же взялся тот — реальный или иллюзорный — черный человек, который подтолкнул Янищиц к балконному поручню?»
Воспоминанием о Евгении Янищиц и рассуждениями о ее литературном таланте и таинственной смерти делится в своем фейсбуке Михась Скобла. Сегодня поэтессе могло исполниться 75 лет, но она прожила всего 40.
Весной 1985 года на филфаке БГУ меня нашло письмо из журнала «Маладосць» за подписью Евгении Янищиц. На официальном бланке, но написанном совершенно неофициально, то письмо приветливо сообщало, что мои стихи приняты к печати и будут опубликованы в одном из ближайших номеров. Так и случилось. Вскоре я уже скупал апрельскую «Маладосць» в киосках и дарил симпатичным однокурсницам.
Мой статус в их глазах после этого заметно подрос. В глазах однокурсников подрос также — после получения журнального гонорара. Не шутки, 150 советских рублей — трехмесячная стипендия! Отметив дебютную публикацию, я позвонил Янищиц, наспех поблагодарил и самоуверенно заявил, что имею стихов на десять подборок, а поскольку ухожу в армию, то готов принести… Евгения Иосифовна сказала, что для первокурсника я слишком настойчив. И добавила, что журнал планирует издавать свою библиотечку, мол, зайдете после армии.
Я обиделся и даже через два года в редакцию не зашел. Зашел в книжный магазин, где мне попалась на глаза свежеотпечатанная книга «Каліна зімы» — лучшая у Евгении Янищиц. Так мне виделось тогда, так я продолжаю считать и сегодня. Там были стихи, которые цеплялись за память, как колючки репейника за полы — раз прочитал, и они тебе уже спутники на всю жизнь.
«На гарышчы зазвіняць шумёлы, / і вуздэчка заіржэ з сянец». «Кажаш, што магілы зараслі? / Памаўчы са мной па-беларуску». «Рыфму, як іскру, з дарог выкрасае / незацуглянай паэзіі конь!».
Обида ушла, как вода в песок, зато возникла — дистанция. Которая обычно существует между новичком и классиком. И хотя классиков (живых и мертвых) в филфаковской учебной программе хватало, к Евгении Янищиц с той поры я относился с искренним школярским пиететом. Рукопись сборника, предназначенного для библиотечки «Маладосці», оставил в приемной — так мне было проще.
А потом, как гром с ясного неба, по нашему студенческому общежитию на улице Октябрьской мгновенно разлетелась весть: на Сторожевке… Янищиц… с восьмого этажа… Девушки плакали. Наутро на лекции Олега Лойко мы почтили поэтессу минутой молчания. Запомнились слова профессора: «Закончилась жизнь, началось житие».
Та трагическая смерть до наших дней остается тайной. Пару лет назад на экранах БТ промелькнул документальный фильм «Опасный талант», снятый в стилистике есенинского «черного человека». Там за Янищиц (ее роль исполнила Оксана Данильчик) везде следуют черные тени, нагоняя страх в души зрителей. И поэтесса, так подсказывает фильм, не выдержала…
Откуда же взялся тот — реальный или иллюзорный — черный человек, который 25 ноября 1988 года подтолкнул Янищиц к балконному поручню? Черт, как известно, может выскочить и из табакерки, а черный человек — откуда угодно, хоть из брачного кольца.
Вступив в 1971 году брак с офицером Советской Армии и также поэтом Сергеем Понизником, Янищиц жила с ним в Чехословакии, где познакомилась с певцом Михалом Забейдой-Сумицким, перепечатывала и упорядочивала его архив. За что получила от старого эмигранта серебряный кубок.
А когда лейтенант Понизник осудил советскую оккупацию 1968 года, — закрутилась машина, которая в Советском Союзе стояла всегда наготове. Мужа за антисоветчину уволили из армии и исключили из КПСС. Жену многократно вызывали на задушевные беседы в соответствующие органы.
Позже Понизник с горечью вспоминал: «Нас развели, как разводят мосты, — включаются рычаги, раскручиваются маховики». Брак был расторгнут, но «рычаги и маховики», как видно, не оставили поэтессу в покое. Бывшего мужа из партии исключили, а ее — приняли, он долгое время был невыездной, а ее отправили в Нью-Йорк на сессию ООН…
«Маховикам и рычагам» нужен был обесцвеченный талант, но талант оставался по-прежнему неприрученный, а значит, опасный. К тому же был характер — по-полешутски независимый и упрямый. Это же еще школьницей Женя Потапчук решила: «Расстралянаму прозвішчу / абяцаю жыццё!».
И стала Евгенией Янищиц — в память убитого немцами первого мужа своей матери.
После Нью-Йорка от поэтессы требовали политических памфлетов о враждебном капиталистическом мире, а она писала пронзительные стихи о драме Айседоры Дункан и Сергея Есенина, сочувствовала соотечественникам убитых братьев Кеннеди, восхищалась Хемингуэем и Энн Секстон.
«Маховики и рычаги» не отступали — шантажировали и запугивали, но в ответ звучала решительная отповедь: «Горка на чарнобыльскім Палессі, / хоць збірай майно на Калыму. / Наступіць на горла ўласнай песні? / А за што, прабачце, і чаму?»
«На горло собственной песне» Евгения Янищиц так и не наступила. Это особенно видно сейчас, когда вышло в свет ее собрание сочинений, подготовленное Тамарой Овсянниковой и Светланой Колядко. В угоду «маховикам и рычагам» там — ни слова.
Фигурирует ли дом №8 на Сторожевке в каких-нибудь сокровенных донесениях? И появятся ли когда-нибудь те донесения в музее поэтессы на ее родине в Поречье на Пинщине, где беззаветной усердием учительницы Антонины Сидорук уже собрано 1228 экспонатов? Его Величество время когда-нибудь расставит все точки над ï. А нам на вечное утешение остается высокая поэзия несломленной полешучки, эпиграфом к которой лично для меня остаются строки из знаменитого «Сказа пра Лысую Гару»:
Але на зло іх крыку «Знішчыць!»
З глыбінь народнага жыцця
Увысь ірвалася Янішчыц —
Палесся мілае дзіця.
Комментарии