«Со своей кошкой я говорю по-русски». Белоруска из Италии рассказала, как белорусизировалась за три дня до войны
Много белорусов за рубежом стали переходить на белорусский язык после начала российского вторжения в Украину, а жительница города Тренто в Италии Екатерина Зюзюк приняла такое решение за три дня до полномасштабной войны. В день родного языка, 21 февраля 2022 года, она написала в фейсбуке, что хочет отказаться от русского языка. При этом Екатерина родилась в России, а на сегодняшний момент почти половину жизни прожила в Италии. Издание BG.Media побеседовало с белоруской о долгом пути к белорусизации и сложных отношениях с языками, которые до сих пор оставляют нерешенные вопросы.
— Язык, который наиболее глубоко и точно отражает меня, — это все же русский язык. Но парадокс в том, что я больше не могу им пользоваться. У меня какой-то барьер. Мне разрывает мозги, когда я начинаю об этом думать. Русский язык — это часть меня, но эта часть — что-то, чем я не могу пользоваться.
Красный карандаш
Моя мать россиянка. Она окончила политехнический институт в Тольятти и по распределению приехала в Минск, где и познакомилась с моим отцом — он белорус. Они поженились, и моя мать осталась жить в Минске. Но когда я должна была родиться, она поехала к своим родителям, чтобы была поддержка и т.д.
В семье у меня разговаривали по-русски. Моя мать говорила только по-русски, хотя за все время жизни в Беларуси она белорусский понимает очень хорошо. На национальном подъеме начала 90-х вся отчетность велась по-белорусски. Она работала бухгалтером и также отчет вела по-белорусски. И она адекватно это восприняла в свое время, не стала жаловаться, приобрела трехтомный российско-белорусский словарь и подчинилась дыханию времени.
Но все равно русский язык для меня — первый язык. Я помню, что когда я еще не ходила в школу, то белорусский язык плохо понимала. Мне отец читал сказки по-белорусски, и там было много слов, которые я просто не понимала. А когда мы ездили в деревню к бабушке — это было на Гродненщине, Ивьевский район, где все разговаривали по-белорусски, то с моими двоюродными братьями иногда мы друг друга не понимали.
Такая картина осталась у меня в памяти: мы сидели и рисовали, и один из них мне говорит: «Дай мне чырвоны аловак». А я не знала, что такое «чырвоны». И я по-первому звуку думаю: возможно, ему нужен черный. Дала ему черный, а он говорит: «Ты што мне даеш чорны, я ж казаў: чырвоны!» Потом сам увидел, взял красный, и дальше мы продолжали рисовать.
Четверка по белорусскому
Белорусский язык долгое время мной воспринимался не то чтобы как иностранный, но как чужой. Поэтому клише «материнский язык» — это вовсе не про меня. Это мой второй язык. То есть я билингва фактически.
В школе я начала изучать белорусский, как и все тогда, с третьего класса. У меня был энтузиазм, мне было интересно. То, что в школе был постоянно белорусский язык и литература, потом в университете, нивелировало мой отрыв.
Но даже сейчас я хуже владею белорусским языком, чем русским. Мне не хватает запаса слов, я могу делать ошибки. В школе у меня была сильная четверка по белорусскому, а по русскому и по английскому я всегда училась на отлично.
Национальное возрождение первой половины 90-х меня захватило. Я тогда была подростком. То, что я сейчас не поддерживаю режим Лукашенко, — результат именно того духа, той субкультуры. Я, кстати, никогда его не поддерживала. В начале 90-х я хотела становиться ближе к белорусской культуре и языку, но мне было трудно.
Я сдавала экзамены, чтобы поступить в коласовский лицей, и написала на отлично сочинение, потому что можно было пользоваться словарями. А потом на собеседовании завалилась, так как очень плохо разговаривала по-белорусски. Поэтому я окончила 1-ю гимназию имени Франциска Скорины.
Меньшинство
Я закончила иняз с первым языком английским и вторым итальянским. Чтобы практиковать итальянский, я была волонтером в чернобыльских фондах. Ездила в Италию. Узнала, что можно легально приехать учиться, получить стипендию. Это такой способ элегантно эмигрировать. Я им воспользовалась.
Почему я решила это сделать? Я не хотела жить в Беларуси. Когда в 2001 году были первые перевыборы Лукашенко, конечно, я проголосовала против и пошла на Площадь. Было все понятно уже тогда. Когда объявили предварительные результаты, мы с друзьями друг на друга посмотрели и говорим: «Ну, а что мы еще хотели?»
Я увидела для себя явно два пути. Я не смогла бы просто жить и не интересоваться политикой. Один путь — заниматься борьбой с режимом, но в таком случае нужно быть готовой к тому, что можно потерять и свободу, и здоровье, и семью. Другой путь — уехать.
Я подумала тогда в 2001-м:
«Мне 22 года, нас на Площади мало. Возможно, большинству белорусов нормально так, как есть. Может, на самом деле Лукашенко – их президент. А то, что мне он не нравится, моим друзьям не нравится, — так, может, мы в меньшинстве, а всем и так хорошо. Зачем мне разрушать свою жизнь, пытаясь обрести что-то, что нужно только мне и этой кучке людей, которая сегодня сюда пришла?»
Я решила в тот момент, что лучше уеду. И менее чем через три года я уже жила в Италии.
В моем городе, в Тренто, нас, белорусов, на тот момент было шесть человек. Мы все друг друга знали и все были русскоязычные.
Я следила за происходящим в Беларуси. 2006 год — снова выборы, протесты, Площадь. Тогда интернет не был так развит, как сейчас. Я не каждый день читала новости. И тут прочитала в итальянской газете, что в Беларуси протесты, снова их разогнали. Я и мои друзья, парень и девушка, — три белоруса — сидели в кафе. Я им говорю, что вот, снова. Подруга была со мной на одной волне, а парень говорит: «Ну так а что они хотят? При Лукашенко хорошо». Я разазлилась и говорю: «Слушай, так чего ты тогда в Италии живешь?» Я решила, что никогда больше не буду с ним о политике разговаривать, чтобы не разрушить отношения.
После того, как случился 2020 год, он поменял свои взгляды и перестал поддерживать режим.
То, что нужно защищать
Еще с подросткового возраста мне было интересно перейти на белорусский язык. Я с отцом иногда пыталась разговаривать. Ему было легко, а мне — неестественно. Потом я бросила это дело.
Были случаи, когда еще в университете единичные люди переходили на белорусский язык, и они выглядели как белые вороны. Я относилась с уважением к такому выбору, но для меня это на тот момент было притянуто за уши. Это была бы не я, если я в тот момент начала говорить по-белорусски.
Я была всегда националистичной: Беларусь самостоятельная, Беларусь — не Россия, бчб — мой флаг. С другой стороны, мне белорусский язык был чужим фактически до 2022 года, когда я решила: все, сейчас я говорю по-белорусски.
Когда я 21 февраля 2022 года написала пост, что перехожу на белорусский, я потом посмотрела новости и увидела эту самую речь Путина, что «Украина — это исконно русские земли», и такая думаю: «Если бы я не решила это час назад, то решила бы сейчас». Когда началась война, это еще раз подтвердило, что мое решение было своевременное и правильное.
Я упорно на протяжении последних двух лет, уже почти с половиной, пользуюсь белорусским языком там, где пользовалась русским. Возвращение к русскому для меня, как я чувствую сейчас, невозможно.
Если мне нужно разговаривать с русскоязычными людьми, и если это специфический контекст, например, профессиональные тренинги, организованные российскими специалистами, — то есть рабочий уровень, не связанный с политикой, — мне сейчас странно говорить по-русски. Я понимаю, что это звучит как извращение какое-то.
Здесь нужно быть аккуратными в высказываниях. Есть россияне, которые против Путина, против войны, адекватные. Если я буду говорить, что русский язык для меня — это язык захватчиков, я автоматически обижу таких людей, а это было бы несправедливо. Я скорее скажу, что эмоциональная связь с русским языком у меня сейчас очень изменилась.
С 2020 года я стала больше воспринимать как свое все то, что белорусское. Белорусский язык сейчас для меня имеет такое значение: когда я говорю по-белорусски, для меня это политический поступок, и это как будто я держу в руках бчб-флаг. Я не принимаю всего того, что связано с режимом Лукашенко, а он полностью русскоязычный.
Когда я вижу новости, что пришли к изданию «Янушкевич» и арестовали все книги, или когда людей дискриминируют, потому что они белорусскоязычные, или когда какая-то продавщица в магазине говорит: «Разговаривайте со мной на нормальном языке» — это меня злит и мотивирует лучше любой пропаганды, что нужно говорить по-белорусски.
Для меня в этой ситуации белорусский язык — что-то, что нужно защищать, так как он в слабой позиции.
События 2020 года завершили процесс моей внутренней белорусизации. Она долго внутри созревала и вот проросла.
Непринудительная белорусизация
Я вижу по чатам диаспоры, итальянской и не только: в 2020 году, в начале протестного движения, почти все писали по-русски. После понемногу мы стали все больше и больше общаться по-белорусски. Думаю, что как раз после начала войны в Украине многие перешли на белорусский язык. Сейчас я смотрю на общение в чатах: редко кто когда напишет по-русски.
Даже люди, которые не перешли на 100% на белорусский язык, пытаются мне отвечать по-белорусски. «Ты такая молодец, разговариваешь по-белорусски, а я вот боюсь, потому что я разговариваю плохо, не хочу разговаривать с ошибками». На что я всегда говорю: «Лучше разговаривать на трасянке, но не по-русски».
Но я никого не заставляю, так как считаю, что это должно идти от самого человека. Это решение, которое человек принимает сам. Никто не должен принуждать к языковому выбору.
Сама я не сталкивалась с принудительной белорусизацией. Всю жизнь я видела только людей, которые своим личным примером вдохновляли на переход к белорусскому языку. Так и должно быть, по моему мнению.
Если русскоязычный человек, который не знает белорусский, и о котором я знаю, что он адекватный, со мной говорит по-русски, я с ним говорю по-русски. Мне ему нечего демонстрировать. Я разговариваю с ним на его языке таким же образом, как я разговариваю с итальянцами по-итальянски, а не по-белорусски. Это нормальный механизм коммуникации — разговаривать на том языке, который понятен обоим собеседникам.
А когда какой-то имперец начинает говорить «ваш белорусский язык — даже не язык», я с такими людьми разговариваю исключительно по-белорусски.
Хобби
Когда я жила в Минске, у меня была своя музыкальная группа. Лабали фолк-рок. Сначала я думала, что музыка должна быть по-английски, ведь английский — это язык всего мира. Потом я решила, что слушатели должны понимать, о чем ты поешь. Поскольку я решила в определенный момент петь для русскоязычных слушателей, я стала писать по-русски.
Потом в Италии у меня были периоды, когда я возвращалась к музыке, переводила некоторые свои песни на итальянский. Потом писала по-итальянски и по-английски. А в последнее время я увлеклась переводами на белорусский язык всемирно известных песен. У меня их набралось около десятка (среди них песня Zaz — Je veux, Skin — Purple и др. — Ред.). Я их исполняю дома, но не очень публикую, так как качество плохое. А дойти до студии сложно.
Со своей кошкой я разговариваю по-русски. Нужно кошку перевести на белорусский язык тоже. Нужно пользоваться белорусским контентом, читать по-белорусски больше.
Путь я вижу только один: продолжать пользоваться белорусским языком активно, и пассивно тоже.
Не взорвет ли языковой вопрос постлукашенковскую Беларусь?
«Пусть кто-нибудь уже наконец скажет: надо изучать белорусский как иностранный язык»
«Как сохранить белорусскость?» для меня «Как сохранить любовь к родителям?» Бывший калиновец рассказал, что помогло ему осознать себя
«Для меня одинаково важно быть и белорусом, и евреем, и шведом». Человек, выехавший из Беларуси в прошлом веке, рассказал, как и почему пришел к белорусскому языку после 2020-го
Комментарии